(Раздумья о поэзии и культуре….) 

* * * 
…Люди пишут стихи и считают себя частью поэтического мира, в котором они хотят самоопределиться. Они называют стихами все то, что определяет для них нечто высокое и благородное. Они ищут некий смысл в своих творениях, они передают ими свои избыточные ощущения и эмоциональные волны, накатывающиеся на них. Им кажется, что за каждым поворотом их поэтических откровений, их жаждущей и рвущейся ввысь душе откроются светлые и заманчивые горизонты очарований. Они ищут в мире своих поэтических откровений и мимолетных озарений ту незримую и легкую опору, что должна придать им хотя бы слабую надежду на примирение с грубым и жестоким миром вокруг них.

* * * 
…У немецкого философа Г.Ф.Гегеля есть удивительно ёмкая мысль, в которой он определяет философию как эпоху, схваченную в мыслях. Я же думаю, что поэзия – эпоха, схваченная человеком в стихах, в словах, в образах и метафорах. Поэт, извлекая из своей души осколки чувств и тревожных ощущений эпохи, всегда возносится над нею, озвучивая и осмысливая бытие жизни в наиболее доступных ему формах выражения. Стихи поэта становятся выражением концентрации и материализации неорганизованного быта и духа времени в состояние эстетического комфорта и культурного порядка. Поэзия становится пришествием неуловимого духа гармонии, когда стихи, как наваждение и дурман, осеняют человека желанием выделиться из тьмы и хаоса повседневности. Это попытка внутреннего борения человека с тщетой однообразия и безликости. Это эстетическая попытка утверждения культурной и интеллектуальной самости человека как живого и разумного существа.
* * *
… Есть стихи, которые захватывают дух от исходящего от них сияния; восторг трудно удержать, сладостным стоном вонзаются в душу и плоть небесные, воздушные строки. О, господи! Как просто и изящно можно складывать из слов, обыденнейших и обыкновенных, такие чудесные ощущения. Кажется, ты их собирался говорить, они были в твоей душе, где-то под покровом наитончайших волнений сердца. Поэзия это скорее боль, чем радость. Радость легка и ненавязчива, легкомысленна и ветрена, – улыбнулся и прошел мимо. А тут – стон души …
И в ночь, когда ложатся тени
И звезды льют дрожащий свет, –
Пускай пред нею на колени
Падет в безмолвии поэт!

* * *
Джавид Агамирзоев!.. В этом тихом, самоуглубленном и светлом человеке подкупает детская непринужденность и открытая беззащит­- ность чистоты и искренности. В людях подобного склада есть самое дорогое качество настоящего художника – фанатичная преданность Творчеству, беззаветное служение Ремеслу и непреклонное следование Идеалу. В этом спокойном и ранимом существе, созданном, казалось бы, природой только для искусства, бьется трепетное и умное сердце влюбленного в жизнь и слово мудрого художника: «Может быть, я отказываюсь от личного счастья, но живопись сама по себе большое счастье для меня», – говорит он. И еще он говорит: «Я не смешиваю краски, пишу «чистым цветом», чтобы выразить радость, «внутреннее ликованье», свой Дух. Свет в самом цвете: все цвета – оттенки Того же Единого Солнечного Света. Моя живопись выражает эту идею – идею Единого Солнечного света…». Я смотрю на автопортрет художника, и вижу в проникновенном взгляде сквозь стекла ту неповторимую, едва уловимую и до боли знакомую мне застывшую умную фразу светлых глаз мудрого художника, ласковый прищур, который излучает радостный и теплый свет, как частицу и отголосок того Единого Солнечного света…

* * *
…Вот, говорят о поэзии как о мистической и сакральной ноте в мелодике нашей жизни. За поэзией утвердилась возвышенная репутация эстетической и сокровенной провозвестницы духов- ной сути жизни. Но мне всегда слышатся и видятся в поэзии алхимические символы мироздания. Ведь согласно классическому определению одного из выдающихся исследователей этого культурно-исторического феномена, алхимия – это освобождение чистой субстанции от примесей. А разве стихи – это не попытка очищения души индивида от грязи общества, от налипших наслоений окружения. Разве стихи – это не искренний и углублённый прорыв в высшие сферы, в фантазии идеалов, в алхимию чувств и явлений? Разве в стихах — не затаённая и неуловимо-соблазнительная тяга души к смыслу, к сакральной созерцательности, к любви и восторженной экзальтации души…

* * *
Лезги Нямет!.. Независимость его души не терпела легкомыслия, политической близорукости, преступной слепоты родной интеллигенции, вальяжно устроившейся в жизни и погрязшей в негах конформизма. Как одарённый и талантливый человек, он не терпит и личных посягательств на своё творчество. Он вечно неустроен, он далёк от корысти, от удобств жизни, ибо над ним довлеет одна идея и одна мысль о судьбе культуры, о человеке, теряющем свои исконные корни. И он бросается отчаянно на амбразуры людского равнодушия и непонимания, бьётся как рыба об лёд о стенку властного неприятия. Вокруг него искусственно создаётся вакуум, грубо и цинично власть своими склизкими щупальцами достаёт его в любой житейской обстановке. Но он горд и непреклонен, бесстрашно носит в своей душе высокое поэтическое предназначение. Будто некий пророческий голос диктовал ему внушительные строки и строго наставлял «глаголом жечь сердца людей». Поэт прекрасно понимает:
Мез амачир уьлкведиз
Ван тахьайла шаирдин,
Ягь авачир куьлгедиз
Къадир женни шаирдин?
Коль страна безмолвная
Не слышит своего поэта,
Разве тень безликая(без совести)
Оценит поэта?

В душе поэта кровоточат раны родной земли, трагедия народа, теряющего свою этнокультурную идентичность.
Цав ялав я, чилни цIай.
Кузва шиир, кузва зун.
Зи лезги эл хьанва зай.

Небо пламенем объято, а земля – огнём,
Горят стихи, сгорает поэт.
Мой народ идёт на нет.

В его поэзии, в его гражданской лирике выражены не просто боль и печаль об оскорблённом национальном самосознании, о поругании над национальными святынями духа, об извращении языка, глумлении над ним, о деформациях и перекосах истории и, как следствие, – разложении генофонда нации и т.п., – в его поэзии – протест и бунт против рабского прозябания, напоминание и страстный клич к изучению, сохранению и сбережению своей истории, которую народ теряет, страстный призыв к потомкам:
Чун цIаярин уьлкведай я,
Чун цIаяри кайид туш…

Мы родом из страны огней,
Нас и огонь не опалил…

И как завещание поэта – его оптимизм и вера в свободу и независимость человеческой личности.
И дуьняда гьамиша
Шад рикIер азад хьурай
Пусть будут свободны в этом мире
Все счастливые сердца
Свой гражданский и человеческий долг как лезгинского интеллигента и поэта он видел в возрождении родной культуры и языка в сыновнем служении своему народу пером и словом. В его стихах — выстраданные собственной кровью тревоги родной земли и народа, в душе поэта неослабевающая внутренняя боль трагически отзывалась в пророческих стихах. Он самоистязал себя в своём творчестве, пробиваясь через идеологические грабли, чтоб достучаться до сердца своего читателя. Он пытался «кровью чувств ласкать чужие души», резал в кровь чувств свою истерзанную душу.

* * *
…Разговор о поэзии и стихах часто переводят на рельсы заказного и конъюнктурного. Конечно, многие великие поэты, ученые в древние времена, особенно, в эпоху Средневековья, состояли при дворах правителей. И в поздние времена, короли, императоры, цари, и вельможные сановники оказывали покровительство и поддержку, защиту умным мужам своей эпохи. Даже великий Ломоносов писал оды в честь императрицы, но ведь это ни в коей мере не умаляет той высшей духовной и интеллектуальной силы, заложенной в его строках:
Открылась бездна звёзд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна.

Эти строки продиктованы кем-то свыше и их неземная сила и мощь и сейчас нас поражают и вдохновляют!

* * *
Этнокультура – это не только механизм совокупной защиты этноса от духовной коррозии, но и универсальный и мощный фактор созидания образа мира, своей этнической самоидентификации. Нельзя снова возвращаться к теории и практике «плавильного тигля», нужно развивать культурную компетентность и толерантность, позволяющие каждой национальной группе сохранить свою этническую идентичность, а всем вместе – межнациональное согласие.

* * *
Абдурашид Махсудов!… Он отдаётся работе с безотчётной преданностью и самоотверженным служением. Общение и уроки со столичными мастерами не прошли даром. Семена тех уроков попали на благодатную почву. Энтузиазм, любовь к своему делу, самобытный талант актёра, человеческий и творческий потенциал Абдурашида Махсудова наиболее ярко и разноцветно проявился в 60-80-х годах прошлого века. В образах и героях А. Махсудова проявляются его недюжинные способности проникновения во внутренний мир его персонажей. Высокий рост, статная фигура, суровый и выразительный взгляд, сдержанная и сосредоточенная пауза в разговорах, — всё это вызывало в его облике удивительную индивидуальность творческой манеры и присутствие внутренней культуры большого мастера сцены. Драматизм, творческий пафос, монументальная цельность характеров, гражданский и героический ресурс ярко и своеобразно прочитывались в его сценических действиях. Он оригинально и вдохновенно научился передавать трагизм исторической эпохи через неоднозначные судьбы и образы очень разных по значимости и масштабу реальных, исторических и вымышленных персонажей. Он с блеском создает суровые и величественные образы народных героев — Хаджи Давуда, Шамиля, Кази-Магомеда, «грозы» Кавказа — генерала Ермолова, мудрого старца Льва Толстого, светлых и проникновенных певцов национального духа — Етима Эмина, Максима Горького, мифические натуры легендарного Ясона и Алпана и многих-многих других… Самобытный драматический талант актёра оказался востребованным и в кинематографе. Он сыграл пять ролей в кино. Романтическое и героическое, поэтически-вдохновенное и жизненно-рациональное сливалось в его творчестве, составляя неотъемлемые части его уникального сценического искусства. Для своих коллег, особенно молодых, А. Махсудов, несомненно, живой классик сцены. Когда беседуешь с творческим человеком, всегда прони­- каешься его внутренними волнениями. Ты понимаешь, что это — тот самый человек, который твёрдым каменным голосом пушкинского Командора провозглашал со сцены доброе и гордое, высокое и благородное. Он знал и чувствовал, что его власть велика, что он — художник, оракул! Через всё своё творчество, многочисленные образы и роли (а их у него за долгую творческую биографию собралось свыше ста), через свою безмерную любовь к искусству, он пытался передать красоту и прелесть человеческого существования, глубину и мощь человеческих чувств. Его всегда привлекали наряду с рутинной профессиональной деятельностью, вершинные достижения человеческого гения. Он говорит, что его тянуло к героическим, жертвенным образам. Но сыграть их я не решался, говорит он.
— Какова великая миссия режиссёра и каким должен быть настоящий режиссёр — это я понял, работая с незабвенным Багишем Айдаевым. Судьбе было угодно послать такого великого мастера и художника в Лезгинский театр. Это был феноменальный по творческим дерзаниям и профессиональному темпераменту человек, который одухотворил жизнь родного театра. Именно он внушил мне и убедил меня сыграть Кази-Магомеда. Он умел подмечать в актёре и выявлять в нём скрытые, внутренние движения души, как составляющие творческого амплуа актёра.
Он умел по сценическим движениям, по поведению и манерам актёра раскрывать его творческий диапазон, внутренние ресурсы личности. Как никто другой он умел читать по книге творческой судьбы актёра неведомые и недоступные самому человеку страницы его биографии и помочь их осмыслить. Это свойство великого художника! Лезгинскому театру сейчас недостаёт такого человека, который смог бы придать новое творческое дыхание коллективу.

* * *
… Шеллинг говорил, что поэзия помогает нам «строить миры, удобные для проживания». В стихах человек, созидающий их, ищет некое терапевтическое и целебное для своей души пространство. Оно сглаживает и нейтрализовывает земные погрешности, нравственные неудобства и водворяет в наших сердцах тот покой и мир, который так нам необходим. В них тот «усмирительный елей», что так льется на души с «церковных амвонов» поэтических антологий.

* * *
… Народное самосознание, этническое мышление, ментальные и культурно – исторические ценности народа всегда должны быть предметом пристального внимания, заботы и моральной ответственности интеллигенции. Ибо кто, как ни интеллигент, должен быть носителем высших культурных ценностей народа своего, его лучших традиций и достижений. И кто, как ни интеллигент, должен быть в первых рядах борцов за национально – культурное возрождение и прогресс народа? И эту интеллигенцию надо растить! Говорят, травяной газон в Лондонском Гайд–парке выращивали триста лет. Кто заботится о том, чтоб представители наших народов получали достойное образование не только в наших столичных вузах, но и в престижных зарубежных центрах? У миллионного народа нет профессиональных кадров во многих сферах культуры и искусства. А мы кричим: наш народ такой-сякой…

* * *
…Наша лезгинская творческая и художественная интеллигенция, созидая на русском языке, всегда испытывает определенные напряжения и ограничения в эмоционально-ментальном плане. Создавать научные тексты и художественные произведения – действия разных порядков. Интеллект с определенным IQ уровнем легко и непринужденно может создать научные трактаты, но когда литература превращается в науку, в умствования, она становится художественно невыразительной. Это ближе к тому состоянию духа, о котором писал Бродский, когда говорил, что для него поэтическое творчество на английском языке сходно с решением кроссворда, что это, по сути, умственная задача.

* * *
…Графоманство, как удел больших литератур, отчетливо проявляется при анализе поэтических произведений, печатающихся в наших газетах, выходящих на родных языках. Никому в просторах родной литературы не приходится кричать о вопиющей безграмотности иных творений соплеменников. Писать на родном языке скоро станет героическим и жертвенным поступком художника. И вот потоки отчужденных от родного языка по тем или иным причинам людей направляются в сады русской словесности, где причудливо звучат дивные песнопения классиков. И вот тут вместо поэтических и художественных текстов появляются разноликие и серые произведения не поэтов и писателей, а «слагателей слов и сочинителей фраз»… И в этом шумном и бурном течении времени никогда нельзя предсказать, кого и куда может прибить течением…

* * *
…Из множества всевозможных определений и высказываний о поэзии и стихах, всегда у каждого, любящего стихи и слово человека, складывается свои, и они будут, конечно, характеризи- ровать его внутреннее состояние именно в данный момент. Мы бываем подвержены разным эмоциям, впечатлениям и от того, насколько они серьезны и значительны для нас, от того и будет значима наша поэтическая догадка. Порой бывает так, что где-то в подсознании ютится некая мысль, и она нежданно, в один момент, под впечатлением откровения другого человека выльется у тебя в твою индивидуальную линию высказывания и поведения. так всю жизнь… И пусть в твоём сознании кружатся, как на балетной сцене, незримые «лебеди» твоего расположения и твоей привязанности к стиху, но мысль твоя в одночасье высветится другими гранями и засверкает для тебя с неожиданной стороны… И тогда ты можешь соглашаться иль не соглашаться, что стих — это, наверное и «точка встречи с тем, что никогда не прилетало», но так тебя волновало и тревожило все последние дни. Что в стихах для тебя – не хлеб, не вода, не страсть, – всё это так приземлённо и пахнет эстетическим гедонизмом, — а просто в стихах для тебя -элементарная возможность почувствовать, что ты живёшь какой-то красивой и счастливой — черт возьми! – жизнью, которой так не достаёт в это паршивое, двуличное, меркантильно -грязное и пошлое время двойных стандартов.

* * *
…Это неестественно, когда власть опекает поэта, когда она делает его атрибутом и элементом своей структуры, необходимым звеном своего антуража. Это неестественно, когда власть собирает поэтов и дает им рекомендации и «ценные» указания о предстоящих и нынешних обстоятельствах, направляя и организовывая его творческие каналы…
Самое чудовищное в этом то, что власть при этом обещает им помочь в выпуске своих произведений, в которых, конечно, не должно быть ни намека на инакомыслие… И когда эта власть «прикармливает» своих поэтов, они становятся ее подручными… Я знаю только то, что если ты — художник, то ты должен быть на службе у Апполона, у своего творческого порыва, у своей Музы! Но если это твоя Муза – олицетворение власти, то, конечно, извините… В советской тоталитарной системе хитрый и великий художник, зажатый в тиски, конечно, должен был изворачиваться, как Шолохов, который говорил, что мы пишем не о партии, но о том, что диктует сердце, но сердца наши принадлежат партии, и т.п., — бред…

* * *
…Гедонизм массовой культуры постсоветской России победил массовый героизм советской культуры.

* * *
…Три эпохи, три судьбы, три символа лезгинского народа!.. Поэзия скрепила их жизни и стала тем божественным откровением для них, что самоопределило их будущее. Поэзия явилась той очистительной стихией и вдохновляющей силой, что окрылил мятежный, любвеобильный и тянущийся вечно к справедливости и добру дух народа. В каждом из них природа выразила и олицетворила нравственную первооснову национального самосознания, дремавшего после судьбоносных перипетий исторического самостояния народа. Мятежный и свободолюбивый дух народа после эпохальных катаклизмов, вызванных возродившимся этническим самообладанием лезгин под вихревыми патриотическими потоками и всплесками героических дерзновений Хаджи Давуда, в буйном и бесстрашном образе Саида напомнил всем лезгинам, что народ жив, пока в нём генерируют такие великие потоки духовных течений. Саид восстановил в народе веру в немеркнущий свет социальной справедливости и неумолимости возмездия за попранные основы человеческого достоинства, за народного понимания справедливости и чести. Человек, поверивший в своё человеческое, национальное достоинство, вновь обретший невидимую духовную поддержку небес и памяти далёких предков, способен на чистые человеческие чувства. Он своей приверженностью к чистым истокам народного духа вызвал к жизни поэзию Эмина, поэзию высоких и светлых человеческих чувств, поэзию просвещённого гуманизма новой эпохи, эпохи нового поворота истории на русскую и российскую цивилизацию.
Сулейман воплотил в своём образе поворот к новой истории к новой цивилизации советского типа, провозвестником и рупором которого суждено было ему стать. Мечту Саида и Эмина о вдохновенном служении народному духу, вековечным устремлениям многострадального народа, теряющего свои ментальные первоосновы в пылу исторических передряг, Сулейман своим словом и своей хрупкой фигурой сполна смог реализовать в жизни. Новая эпоха, проявив небывалый в истории интерес к жизни и чаяниям простого человека, нашла в Сулеймане совершенного и беспримерного сторонника. Надвигающееся социальное переустройство, техническая и аграрно-промышленная революции всколыхнули самые глубокие и нетронутые пласты народной жизни. Народно-фольклорный дух поэтичес- ких экспромтов и художественных импровизаций Сулеймана был настолько впечатляющим и внушительным, что даже видавший на своём творческом веку многое, великий пролетарский писатель М. Горький громогласно провозгласил: это Гомер 20 века!

* * *
…В приснопамятные советские времена творческая интеллигенция, вынужденная писать и выражаться стандартными, отфильтрованными коммунистической идеологизированной цензурой фразами, вечно металась в душной клетке дозволенных тем и направлений. Идеологические табу, наложенные на те или иные явления жизни и их характеристику, сглаживали и притупляли пытливую творческую мысль людей. Но если в архитектуре и зодчестве градостроительства плодились однотипные «хрущевки» и населенные пункты страны « по иронии судьбы» приобретали одноликие строения и это сходило с рук, то в культурной и исторической биографии народов все эти «ужимки» политиков отличались взрывоопасными минами замедленного действия. От нашей недалекой советской истории у нас остались жесткие, нелицеприятные, хлесткие и кровоточащие определения « мудрых» и ретивых правителей, которые каждый на свой нрав и лад подминали по себя все – и враждебный, загнивающий капитализм и ползучий « родной» антисоветизм и антикоммунизм. Тоталитарная тирания, произвол и волюнтаризм, застойный коммунизм и социализм с человеческим лицом… Так писалась великая история великой страны, в которой формировалась единая историческая общность людей — советский народ. На пути к советскому народу, как любил выражаться незабвенный Забит Ризванов, жернова этномешалки нещадно перемалывали кости и плоть наших малых и больших народов. Цель великая оправдывала все средства. Кроилась карта страны, территории включались и выключались из разных административных единиц, ассимилировались малые этносы, интернационализировались традиции и народные обычаи, уходили в небытие древние исконно- народные обряды, формировавшие веками этнонациональную и культурную ментальность народов. Интеллигентность под жестким прессингом тоталитарной диктатуры была лишена, как выразился один оригинальный философ, « удовольствие мыслить иначе». Мы пожинаем сейчас, наверное, моральные последствия того интеллектуального конформизма нашей научной и культурной элиты. Мы переживаем великую «антропологическую катастрофу». Поэтому сейчас, когда уже третье десятилетие как народы раскрепостились, духовно и обрели свои исконные корни, так важна и значима роль нашей этнической интеллигенции. Любой человек, какими бы проблемами он не занимался, будь то проблемы ядерных исследований или поиски космических пришельцев, нанотехнологии или технологии развивающего обучения… — любой человек, прежде всего, — носитель своей этнической ментальности, национального самообладания. И разум ему дан не только для того, чтобы создавать нечто ценное и значимое, но прежде всего для того, чтобы воспрепятствовать беде, предотвратить грядущие угрозы. И кто бы сейчас не способствовал возрождению исторических и культурных достояний народа, надо только поощрять и приветствовать. У нас есть культурные фонды, которые должны занимать более четкую и прагматическую позицию, а не превращать их в «кормушки». Народ, как и отдельный человек, живет по тем же социо-культурным законам. Эти фонды и должны аккумулировать и генерировать творческую ини­- циативу интеллигенции в деле реанимирования и возрождения национально-культурного самосознания – языка, истории, духа народа.

* * *
… Великие поэты в своих интимных дневниках, личных записях говорят о сакральной общности « поэтического братства». Это всегда живет, наверное, не только в великих людях, но и в тех творческих людях, которые свое слово воспринимают как «рокот» и дыхание материи, пропущенные через собственное сердце… Жоржи Амаду где-то в своих записях говорит о том, что он в своей душе держит некое кладбище, куда он сносит и хоронит тех, с кем он порвал и кто для него перестал существовать… Держу ли я у себя нечто подобное? Боже упаси!.. Душа — не крематорий, не кладовая дурных находок и чудес… Мне хочется, чтоб в душе образовывались не мертвые схроны человеческих натур, не безликие творения глухих и черствых недругов, а цветущие розарии ароматных насаждений наших сердечных, душевных и эстетических богатств.

* * *
Забит Ризванов!.. Как никто другой он понимал, что национальный интерес является одним из основополагающих условий обретения человеком национальной и культурной идентичности. Он появился на небосклоне лезгинской культуры как проникновенный лирик, поэтическое творчество которого нуждается в самом серьёзном и глубинном исследовании. Лирика З.Ризванова — это вдохновенный гимн человеческим порывам души и чувственным влечениям. В его стихах дышат своим уникальным и неповторимым ароматом картины и явления родной природы, мир человеческих взаимоотношений простых и чистых людей народа. Казалось, стихи его диктуется истосковавшейся по невыраженности и невыстраданности природной красотой. Неуёмная и ненасытная страсть к красоте родной речи, её дивным истокам исторгала из глубин его влюблённой в жизнь натуры художника простые, безыскусные и чудные в своём великолепии строки. Стихи лились из него, как потоки прозрачных и ослепительных вод сквозь скалы и ущелья родных гор и диких водопадов.Я понял и уверовал в то, что природа его выбрала исключительно для воспевания этой красы земной, что поэзия, поистине, бывает исключительно испепеля­- ющей страстью избранных натур, созданных Всевышним единственно лишь для того, чтоб реализоваться лириком и поэтом. Глубину и неуёмную поэтическую страсть его души, направленные на воспевание красоты родной земли, я почувствовал ещё глубже, когда я ближе познакомился со всеми образцами его творчества. Стихи, какими бы возвышенными и неукротимыми энергетическими всплесками они б не обладали, всегда испытывают в своих поэтических рамках известную неудовлетворенность у больших мастеров. З. Ризванов не случайно окунулся в фольклорный мир родной поэзии. Чем больше он находил и фиксировал, систематизировал дивные народные образцы высшей лирики, тем он все глубже проникался в стихию безбрежной поэзии народа. Лирика З. Ризванова, — любовная, пейзажная, — это лирика поэтизации родной природы и чувств современника. Невысказанность в лирических стихах выливалась у него в циклы лирической прозы, стихов в прозе, которыми лезгинские поэты до З. Ризванова не увлекались. Его цикл «Пешер» («Листья») – это проникновенная и таинственная звукопись родной речи!.. Мир поэзии служил ему заповедной зоной очищения души и отдохновения духа. Стихи, даже мысли о стихах, о чистых и звучных метафорах, трепетно и волнительно привносили в его бытие недостающие аккорды счастья. Он был человек и поэт, одухотворенный словом, отмеченный небесами великим даром скромного и честного служения поэзии, истории, памяти народа.

Фахреддин Оруджев, философ