Язык является своего рода паспортом народа, одним из основных его атрибутов. Он возникает с формированием самого народа и развивается с ним. После появления письменности язык приобретает письменную форму, постепенно формируясь в рамках определенных норм.
Кто определяет нормы для литературного языка? Естественно, в первую очередь, по-эты и писатели, а уж потом литературоведы и языковеды. Любой поэт и писатель выражает стиль своих произведений сначала в рамках своего родного говора или диалекта, а языковед делает обобщающие выводы для формирования единого литературного языка. Следователь-но, источником формирования литературного языка являются диалекты. Как пишет извест-ный грузинский лингвист и филолог А.С. Чикобава, «подлинная жизнь языка дана в диалек-тах… Диалекты служат источниками, питающими литературный язык. Лишившись этих ис-точников, литературные языки застывают». Долг каждого языковеда — способствовать обога-щению литературного языка за счет его диалектов, а не искусственно подвести его под влия-ние какого-нибудь другого языка и тем более ограничивать его каким-то узким диалектом, не учитывая богатства других диалектов того же языка.

Современный лезгинский литературный язык формировался в условиях разделенности лезгинского народа на две части: в Азербайджанской и Дагестанской Республиках. Первые опыты письменных текстов, написанных арабским алфавитом, появились в Дагестане во второй половине XVIII в. Это были произведения Кьуьчхуьр Саида (1767-1812). Позже появля-ются произведения Етима Эмина (1838-1889), СтIал Суьлеймана (1869-1937), Алибека Фата-хова (1910-1935) и др. Эти произведения легли в основу лезгинского литературного языка, несмотря на то, что гюнейский диалект кюринского наречия, на котором были написаны эти произведения, охватывал узкую полосу левобережья реки Самур. В литературный язык во-шли не только лезгинские слова произведений Етима Эмина и СтIал Сулеймана, но и заимст-вованные ими слова других языков, без необходимой их разборки. Например, СтIал Сулейман пишет: Нече-шумуд, шумуд сара, Кесибди тIуб кьуна сара и у Етима Эмина: Нече-шумуд югъ я, хан, Зун Мажнун хьана чуьллераваз. Отсюда в словарь лезгинского языка вошло «нече-шумуд» несколько, целый ряд’.
Таким образом, узкий гюнейский диалект стал общенародным языком — яркинский и курахский диалекты кюринского наречия, докузпаринский и ахтынский диалекты самурского наречия и весь спектр наречий, диалектов, говоров «азербайджанских» лезгин остались за бортом. В буквальном смысле слова современный литературный лезгинский язык — это язык «дагестанских» лезгин. Отсюда, все лезгины Азербайджана — пришлые дагестанцы! Теперь лезгин, проживающий в Азербайджане, пишет статью на «своем» лезгинском языке, а в редакции «Лезги газет» (Махачкала) возникают серьезные возражения: моль статья содержит диалектные слова, которых нет в литературном языке. Вспомним слова А.Чикобавы: литературный язык должен обогатиться за счет именно диалектных слов. Может быть, он сказал это для грузинского языка, а для лезгинского языка эти высказывания никакого отношения не имеют?
Как известно, Родиной лезгинского народа была вся территория нынешней Азербайджанской Республики и Южного Дагестана (бывшей Кавказской Албании), а корни лезгинского языка в виде своего праязыка имеют пятитысячелетнюю давность.
Можно считать установленным фактом, что лезгинский язык имеет не только древнюю историю, но и является языком простым по словообразованию, лаконичным по близости формы и семантики слов и богатым по фонемному и словарному составам. Как любой другой язык, ему характерны свои специфические особенности, свой портрет, и это языковое «Я» лезгинского языка должно быть сохранено и в литературной его форме. Но, к сожалению, если обратить внимание, к примеру, на словарный состав современного литературного лезгинского языка, то нетрудно заметить, как язык изменен до неузнаваемости. Справедлив Арбен Къардаш:

Язух лезги чIал, ваз къазвай зулум,
Тек са Худадиз я жеди малум.

Эта тема обширная, выходит за рамки одной журнальной статьи и требует специального обсуждения. Остановимся только на некоторых примерах. Возьмем фонетику лезгинского языка. В грамматике лезгинского языка указано, что в литературном лезгинском языке пять гласных фонем: «а», «э(е)», «и», «у», «уь», а в алфавите их — 11 (а, е, ё, и, о, у, уь, ы, э, ю, я). Утверждают, что «о» и «ы» заимствованы у русского языка. Звук «о» действительно отсутствует в лезгинских диалектах, а звук «ы» наличествует в некоторых его диалектах (ахтынский, кубинский, кабалинский и др.). Как справедливо отмечает М.М. Гаджиев,  «… наличие этого звука в исконно лезгинских словах свидетельствует о самобытности этого явления, о появлении данного звука на почве фонетической системы самого лезгинского языка».
Много непривычных и непонятных для рядового лезгина положений имеется в консонантной системе лезгинского алфавита. Алфавит содержит 34 согласных букв (включая «ъ» и «ь»), а фонетика лезгинского языка содержит: у П.К. Услара 42, у Л.И. Жиркова 43 (без лабиализованных), у М.М. Гаджиева 36 (кроме 14 лабиализованных) или 39 (16 лабиализованных) и 38 (17 лабиализованных) букв по другим источникам. Таким образом, согласных букв в современном литературном лезгинском языке 34 по алфавиту и в среднем 38 по фонетике (без лабиализованных). Звуки «дж» и «дз» («джир» — ‘резина’, «дзидзикь» ‘линейка’) то включают в фонетику, то нет. Неизвестна судьба звуков «гI» и «xl», которые имелись у П.К. Услара и У.А. Мейлановой, а впоследствии или заменены звуками «гъ» и «гь» или же видоизменены соответствующие слова: «гIербе» (лит. «арбе») — ‘среда’, «гIаду хьун» (нет в литературном языке) — ‘враждебно встречаться’, «негIен» (лит. «няни»; откуда появилось чуждое лезгинскому языку такое слово?) — ‘вечер’, «хIалават» (лит. «гьалават») — ‘приставание’, «хIед» (лит. «гьяд»; это слово также чуждо для лезгинского языка) — ‘воскресенье’ и др. Думается, что эти звуки наблюдаются не только в арабских заимствованиях («гIедет», «хIарам» и др.), но и в исконно лезгинских словах («йагIана», «уьхIуь» и др.).
Необходимость включения в алфавит непридыхательных согласных «кк», «пп», «тт», «чч», «цц» очевидна. Излишне доказать любому лезгину, тем более специалисту по лезгинскому языку, что звуки «к» и «кк», «п» и «пп», «т» и «тт», «ч» и «чч», «ц» и «цц» являются разными фонемами, при их замене получаются новые слова: «кар» (дело) — «ккар» (кора ра-ны), «пер» (настроение) — «ппер» (лопата), «тур» (сабля) — «ттур» (клади), «чил» (сетка) — «ччил» (земля), «це» (давай) — «цце» (в воде) и др. Эта проблема беспокоит многих специали-стов. Как крик души звучат слова А.Г. Гюльмагомедова: «С этой точки зрения, никак нельзя оправдать языковедов, которые в 1962 году на очередной конференции по унификации графики и орфографии дагестанских языков, состоявшейся после смерти М.М. Гаджиева, решили изменить введенное им и существовавшее с конца 30-х годов правило написания 18 слов с двойными согласными. В этой связи совершенно неверным является утверждение, будто М.М. Гаджиев написание слов с двойными согласными считал делом ненужным, усложняющим нашу орфографию. Не мог М.М. Гаджиев этого сказать, потому что во всех изданиях Орфографического словаря лезгинского языка, вышедших при жизни ученого, 18 слов при-водятся с двойными буквами». Без различия в письме этих фонем возникают трудности понимания смысла выражения. Например, предложение «зун акадармир» можно понять, как ‘не путай меня’ (зун акадармир) и как ‘не унижай меня’, ‘не удешеви меня’ (зун аккадармир), «чуру туна» — как ‘сохранил бороду’ (ччуру туна), и как ‘сбрил бороду’ (ччуру ттуна), «чил къачуна» — как «чил къачуна» ‘взял (купил) сетку’ и как «ччил къачуна» ‘взял (купил) землю’ и т.д.
Таким образом, ради «упрощения» исключены из литературного языка 9 исконно лезгинских звуков (кк, пп, тт, цц, чч, гI, хI, дж, дз). Причиной этого, на наш взгляд, являлось и то, что исключенные из алфавита звуки «неудобно» озвучивать при помощи русской графи-ки. С другой стороны,  вошедшие вместе с заимствованными русскими словами звуки «ё», «о», «э», «щ», «ю», «я» сильно загромождают алфавит. Чтобы избежать еще большего осложнения в случае введения в алфавит 9 лезгинских звуков, можно было бы переходить в лезгинское произношение русских слов, т.е. звуки «ё», «щ», «ю», «я», «о», «э» заменить на «йо», «ш», «йу», «йа», «у», «е» соответственно. Получается 46 букв.
Обратите внимание на произношение лезгинских консонантных фонем: начиная с губ до глубины гортани почти все участки рта, языка и гортани принимают участие в речи, причем это повторяется как с взрывными (от губно-губного «пI» до гортанного «гI»), так и с глухими (от губно-губного «вь» до гортанного «xl») согласными. Такой язык не может быть бедным! Простая логика подсказывает, что число вариантов образования слов в случае большого количества фонем никак не может быть меньшим, чем в случае меньшего количества фонем.
Несмотря на такое многообразие звукового инвентаря фонетики лезгинского языка, существует удивительная компактность звуков, т.е. их почти неуловимая близость по произношению, которую незнакомый с тонкостями лезгинской речи человек вряд ли может воспроизвести: ч, чI, чч, дж; п, пI, пп, б; т, тI, тт, д; ц, цI, цц, з, с; г, къ, кь, хъ… Такая же близость, точнее родство, имеется в словарном составе лезгинского языка: близкие (или противоположные) по смыслу слова имеют и сходные формы — «тан» ‘тело’ — «ччан» ‘душа’ — «дан» (кав.-алб..) ‘лекарство’, «хаф» (кав.-алб.) ‘буква’, «хафалаг» («алфавит», древнелезг.) — «гаф» ‘слова’, «гафалаг» (словарь) — «къаф» (кав.-алб.) ‘письмо, весть’, «къафалаг ?» (сборник ?), «цIийи» ‘новый’ — «цIуру» («куьгьне»?) ‘старый’, «зун» ‘я’ — «вун» ‘ты’, «чун» ‘мы’ -«чуьн» («куьн»?) ‘вы’ — «чи» («жи»?) ‘наш’ — «чуь» («куь»?) ‘ваш’, «хала» ‘тетя, со стороны матери’ — «халу» ‘дядя, со стороны матери’, «эме» ‘тетя, со стороны отца’ — «ими» ‘дядя, со стороны отца’, «дах» ‘брат’ — «вах» ‘сестра’, «кеф» ‘север’ (кав.-алб.) — «леф» ‘юг’ (кав.-алб.), «регь» ‘запад’ (кав.-алб.) — «мегь» ‘восток’ (кав.-алб.), «хай» ‘мать’ (кав.-алб.) — «цай» ‘отец’ (кав.-алб.), «къав» ‘крыша’ — «цав» ‘небо’, «ттур» («тIур»?) ‘ложка’ — «ккур» ‘миска’, «ракIар» ‘дверь’ -«дакIар» ‘окно’ — «тIакIар» ‘нища (во мн. ч.)’, «гьур» ‘поток мутной (грязной) воды’ — «гьура» ‘гной’ — «гьуруш» ‘мутный раствор муки’ — «гьураш» («угьраш»?) ‘человек с грязным поведением’, «ккаш» ‘голод’ — «ккашатI» ‘обжора’ — «ккишин» («гишин»?) ‘голодать’, «къуьн» (плечо) — «къуьнчI» (подмышка) — «къуънчIуьган» (подушка); «менгер» (внешний вид дома; гелхен.) — «тенгер» (внутренняя схема дома, коридор; гелхен.), «кIан» (дно) — «кIанчI» (пень) и др.
Эта особенность лезгинского языка, как нам кажется, не исследована в языкознании, но она, как закономерность, имеет исключительно важное значение для установления истинно лезгинского происхождения того или иного слова (напр., азербайджанские слова «хала» и «аьми» согласно такой закономерности имеют лезгинскую основу) или даже для предсказания существования определенного, но пока неизвестного нам слова. Такие закономерности имеются и в других областях науки. Напр., Д. Менделеев на основе периодического закона предсказал существование еще не известных элементов, а Н.Вавилов — неизвестных сортов злаков. В современной разговорной речи лезгинского языка слова «буба» ‘отец’ и «диде» ‘мать’ выражаются в более сокращенной форме — «баъ» и «деъ» (на кубинском наречии) и, если эту форму брать за основу, то получаем: баъ (отец) — бадин баъ-бадбаъ-баба (дедушка по отцу, буквально: отец отца), деъ (мать) — дедин деъ-деддеъ-деде-диде (бабушка по матери, буквально: мать матери), баъ-бадин деъ-баддеъ-баде (бабушка по отцу, буквально: мать отца), деъ-дедин баъ-дедбаъ-деба? (дедушка по матери, буквально: отец матери). Последнее слово («деба») в современном лезгинском языке не употребляется. В соответствии с упомянутой закономерностью это слово (или близкое ему другое подобное слово) должно существовать в каком-то диалекте (или говоре) лезгинского языка.
Таким образом, родство фонем и морфологическая близость слов в лезгинском языке заслуживают специального исследования. Другой морфологический аспект, требующий спе-циального исследования, — многообразие различных слов, имеющих, якобы, одинаковое смысловое значение. Такие слова обычно относят к диалектным разновидностям одного и того же слова. Однако, по всей вероятности, они в своих употреблениях выражают как бы разные, но близкие друг другу смысловые значения. Например, слова «вач», «ччур», «алад», «ахлад», «хъвач», «ччугур», «элячI» (повидимому, «элечI») и др. переводятся как различные диалектные формы одного и того же слова ‘иди’. В лезгинско-русском словаре слово «алад» переводится как ‘иди’, а слово «алатун» принимается его неопределенной формой и переводится, как ‘перегонять, обгонять’ (в словаре нет слова «аладун»). Русское «идти» соответствует лезгинскому «фин», от которого, очевидно, образуется «вач», (это слово тоже отсутствует в словаре). Слово «ахлад» указано идентичным «хъфин» ‘уходить, идти обратно’, а соответствующая ему неопределенная форма «ахлатун» — как повторный вид от «алатун». Получается какая-то абракадабра. Этот факт сам по себе говорит о том, что эти слова нуждаются в пересмотре. Вполне возможно, что они имеют разные значения: «вач» — иди, «хъвач» — иди обратно, «ччур» — входи, («хъччур» — входи еще раз), «алад» — проходи,      «ахлад» — проходи по-вторно, «элечI» — переходи, «эхлечI» — переходи еще раз, «ччугур» — иди быстрее. То же самое относится к следующим словам: «пи» ‘жир’, «чIем» ‘топленое масло’, «гьери» ‘натуральное масло; растительное масло?’, «кьачIур» или «хъуцIур» ‘расплавленный и охлажденный или нутряной жир’, «дуьтгъвер» ‘нетопленное коровье масло’ (оно содержит корень «гъери») или же «сеперарун» ‘ругать’, может быть ‘обругать’, «экьуьгьун» ‘ругать’, «ахарун» (нет в словаре), может быть ‘ругать в более мягкой форме’; «рахун» ‘говорить’, «луькIуьнун» ‘разгова-ривать’; «ппара» ‘много’, «гзаф» ‘очень?’ («гзаф — тIимил», «гзаф — ппара»), «рум» ‘физиче-ская сила’, «тIагь» ‘духовная сила’  и др.
К сожалению, еще не создан толковый словарь лезгинской диалектологии. Краткий такой словарь, приведенный Р.И. Гайдаровым, позволяет отличать диалектную разновидность одного и того же слова от таких слов, которые, по всей вероятности, имеют разные смысловые значения. Например, диалектными разновидностями являются: верци (гунейск.) — верччи (кубин.; очевидно, от слова «вирт» ‘мед’) ‘сладкий’; гуьтIуь (курах.) — шуькуь (фияр.) ‘узкий’; кускафтар (гюней., кубин.) — кишкафтар (фияр.) — кушкафтар (яркин.) — качкифтер (курах.) — кискафтар (ахтын.) ‘ведьма; букв. уродина’; дуркIун (гюней.) — дургун (яркин.) — туркIун (курах.) — тукIун (кубин.) — тIукIун (ахтын., фияр.) ‘анат. почка’ и др. Обратите внимание на близость этих слов. Это еще раз доказывает справедливость П.К. Услара: «По сравнению с аварским и даргинским языками лезгинский язык является более полным в смысле близости его диалектов». Слова: «бекье» (гюней.), «мавух» (фияр.), «бади» (гюней.), «сукIра» (курах.), «кэйшанз» (ахтын.); «мег» (гюней.), «тулум» (кубин.); «мукал» (гюней.), «баскIум» (кубин.); «шкьуьнт», «бембецI» и др. сильно отличаются по произношению и, оче-видно, имеют разные значения, несмотря на то, что в словаре они указаны как диалектные разновидности.
Сравнивая одинаковые по смыслу слова в разных диалектах, можно подобрать более или менее близкие лезгинскому происхождению слова. Напр., ирандиде (гюней., курах.) — йарандиде (яркин.), къайинене (кубин.) — къейинэ (ахтын.) — паб (фияр.) ‘мать мужа или же-ны’; дабан (гюней., яркий., курах., кубин., ахтын.) — тIеъ (фияр.) ‘пята’; йапагьан (гюней., курах., ахтын.) — йупагьан (яркин.) — сиргьа (фияр., кубин.) — йапуган (кубин.) ‘серьги’; дегьлиз (гюней., яркин., фияр.) — ара (кубин.) — клидур (ахтын.) — тIенгер (курах.) ‘коридор; точнее, внутренний вид дома’ (внешний вид дома «менгер»); кьурухчи (гюней., курах., кубин., ахтын., фияр.) — ччавуч (яркин.), караульшик’ и др. Таким образом, для литературного лезгинского языка вместо «куьгьне» можно принимать  «цIуру» ‘старый’, вместо «кьайгьанах» — «хэркина» ‘яичница’,  вместо «жигьизар» — «сварагар» (курах.) или «шкатар» (кубин.; «шкат» подготавливается самой будущей невестой) ‘приданое’, вместо «тая» — «марк» ‘стог’, вместо «кьушкьун» — «тумаган» ‘подхвостник’, вместо «билбил» (считается арабского происхождения) — «пирлинцI» ‘соловей’, вместо «эвелук» — «лурс» ‘щавель’, вместо «туьк» -«кьугь» ‘пух’, вместо «чуплах» — «кьецIил» ‘голый’ и т.д. и т.п.
В этом отношении существующий словарь лезгинского языка не отражает истинное лицо лезгинского языка: в него не только не вошло большое количество исконно лезгинских слов, но и значительное количество лезгинских слов повторяется в тюркском и русском вариантах: «алахъун — чалишмиш хьун» (стараться), «дакIанвал-нифрет» (ненависть), «пурунз-чалтук» (неочищенный рис), «гъед-балугъ» (рыба), «кьакьан-гьуьндуьр» (высокий), «авахьун-ахмиш хьун» (течь), «хъен-куьлге» (тень), «регьуь хьун-утанмиш хьун» (стыдиться), «гьуьлягь-илан» (змея), «иви-кьан» (кровь), «кичIе-къурху» (трусость), «кьегьал-игит» (храбрец), «пад-тереф» (сторона), «тIапIахан-ашпаз» (повар), «стха-кьардаш» (брат), «хали-кьарпуз» (арбуз), «тапрукь-яланчи» (лгун), «мадара-экономия» (экономия), «цен-этег» (по-дол), «фяле-рабочий» (рабочий) и др. В словаре вместо общеизвестных лезгинских слов имеются их тюркские аналоги: слово «эзмишун» (раздавливать) есть, но его лезгинского вариан-та -«шупIун» («пIишун») — нет, есть — «гуьзлемишун» (ждать, ожидать), а «рехъ хуьн» («уьлхуьн») — нет, есть «ахтармишун» (искать), а «жагьурун» — нет, есть «асмишун» (вешать), а «кудун» — нет («кудун» и «куьрсарун» имеют разные значения) и т.д. В словаре как отдель-ное слово отсутствует «чIалах хьун» (верить; «чIал агъун» ‘верить на слова’) и оно указано как одна из форм, производная от слова «чIал» (язык), тогда как включены в словарь I4 слов (!) его тюркского аналога — «инанмиш хьун» (верить). Как можно согласиться с таким положением? Неужели наше лезгиноведческое языкознание, наши поэты и писатели не в состоянии сформулировать литературный лезгинский язык, сохраняя его языковую специфику?! Вход в лезгинскую лексику таких слов как «нече-шумуд» ‘несколько’, «ким-киме» ‘анархия’, «кьил баштанун» ‘уклоняться’ изуродует лезгинский язык.
Всякое изменение, происходящее в языке, должно быть проанализировано специалистами; необходимо установить — оно меняет самобытность языка или нет, противоречить осо-бенностям данного языка или нет?  Например, в лезгинском языке есть слово «ттугъ» “кислое молоко; точнее, жидкость, оставшаяся после отделения масла от раствора простокваши”. Его приписывают персидскому языку, хотя в персидском языке нет буквы «тт».  В персидском языке две буквы «т»: «те» и «та» и они читаются как мягкий и твердый «т», а не как «тт». Например, персидские слова «тяляб», «мятбях», «шярт» читаются как буква «та», а слова «тяhсил», «артеш», «бот» — как «те». В персидском языке есть слово «таб» , а  «ттаб» — нет, есть слово «тар», а «ттар» — нет. Тогда, как может оказаться «ттугъ» (с двумя «т») в персид-ском языке? Это еще не все. Из «ттугъ» приготовляют «ттугъугъа» “рисовый суп, приправленный мятой”, а этого слова, широко употребляемого в разговорной речи лезгин, нет в литературном языке. Почему? Потому, что «язык меняется», оно перешло в «давугъа», приписываемое азербайджанскому «довгъа» или персидскому «давугъа» (обратите внимания: фонема «тт» перешла в близкую ей «д», так как в персидском и азербайджанском языках нет фонемы «тт»). Непонятно только, почему лезгины своего «ттугъугъа» заменили азербайджанским (персидским) «довгъа», «давугъа», какая была в этом необходимость? Кому понадобилось лезгинское «ттар» ‘дерево’ приписать персидскому языку? Это слово существовало  в родственном лезгинскому пеласгском языке четырехтысячелетней давности.
Не исключено, что одно и то же слово может оказаться и в персидском, и в лезгинском языках, ведь персы многовековые соседи кавказских албанцев. Но, почему таких слов припи-сать только персидскому языку? Что, лезгинский язык беден, чем персидский, или же моло-же, чем персидский, у лезгинского языка меньше диалектов, чем у персидского? Но, нет же! Только наши специалисты гордятся, когда они причисляют исконно лезгинские слова другим языкам. Потому, что «язык меняется».
То же самое можно сказать о лезгинском «зурзун» и производном от этого слова «зур-залаг». Попробуй, напиши в своей статье слово «зурзалаг», тут же его «исправят» на «залза-ла», приписываемое арабскому языку. Такую аномалию, на первый взгляд,  можно объяснить, ведь, начиная с VII века, арабы сначала разрушили местную культуру, уничтожили памятников на местном языке, а потом распространяли свой ислам и, следовательно, с арабской литературой вошли многие арабские слова в лезгинский язык. Но, это не совсем так. Во-первых, слово «залзала» имеется в литературном языке и лезгинское население, которое обучено этим языком, употребляет это слово, а в кубинском диалекте, носители которого тоже покорены арабами, но не обучены на литературном лезгинском языке, это слово почти не употребляется; они говорят «зурзалаг». Во-вторых, сейчас никому не секрет, что древнее месопотамское население (хурриты, урартийцы, касы и др.) имело общие языковые связи с современными кавказскими языками, в том числе и с лезгинским языком. Это же население жило вместе или были в тесном соседстве с населением, говорящем на семитских языках (арамейцы, аккадцы и т.д). Уже этот факт говорит о том, что семитский (в т.ч. арабский) и кавказский (в т.ч. лезгинский) языки должны иметь много общих слов. Но, кто сейчас может определить какое слово перешло из арабского в лезгинский, или наоборот. Например, слова «рагьат», «минет», считающиеся арабскими, встречаются в пеласгском языке.
В «Словаре лезгинского языка» А.Г.Гюльмагомедова приводится слово «атIа», взятое у Арбена Къардаша. Это слово идентично с азербайджанским «ада» ‘остров’, которого нет в Древнетюркском словаре (ДТС). Не должно вызывать никакого сомнения, что «ада» — это и есть лезгинское «атIа», утраченное лезгинами, но сохраненное как тюркское. В отличие от лезгинского «атIа» ‘отрезок; отрезанный участок земли’, азербайджанское «ада» не имеет других этимологий. Или же возьмем слово «богъаз» ‘беременная’, считающееся тюркским, хотя этимология этого слова в тюркском языке нет. Его лезгинский вариант «бугъаз» ‘беременная’ состоит из двух частей: «бугь» ‘состояние готовности’ и «гъаз» — видоизмененная форма от «хаз» ‘родить’, т.е. «бугъаз» («бугь хаз») означает ‘готовая рожать’.
Лезгинское «хванаха» переводится как «кунак» (эти слова этимологически родственны — «хунах»-«кунак»). Последнее слово переводится как ‘друг, приятель’ у кавказских горцев. Можно ли его идентифицировать с азербайджанским «гонаг» ‘гость’? (азербайджанцы также употребляют персидское «меhман» ‘гость’). В ДТС —  qonaq ‘вид проса’, qonaq ‘место отдыха, остановиться (букв. садиться)’ от qon- ‘опускаться, садиться (о птицах)’. Другое древнетюрк-ское слово  qonшu ‘место пребывание’ — производное от qon- ‘садиться’, а  qunuq ‘похититель, жулик, мошенник’, qumuq ‘конский навоз’. Следовательно, ни «гонаг» ‘гость’, ни «кунак» ‘друг, приятель’ нет в ДТС. Лезгинское «хванаха» как раз передает значения ‘гость’ и ‘приятель’, если его представить в виде  «хвана» и «ха(й)» или же «хини хьай» ‘являвшийся (ставшийся) частым гостем, приятелем’, где «хини» идентично с «или» ‘гость’ в слове «или-фин» («илифун») ‘идти в гости’.
Сказанное хорошо демонстрируется другим грубым нарушением — внесением изменений в грамматику лезгинского языка. При историческом развитии языка, т.е., как чаще мы повторяем, при «изменении» языка, его грамматика упорно сопротивляется этим изменениям. Поэтому, акад. Л.В.Щерба писал: «Лексика — дура, грамматика — молодец». А наши специали-сты по родному языку не только всемерно поддерживают проникновение в лезгинский язык азербайджанских грамматических единиц «-сиз», «-суз», «-суьз»; «-чи», «-чу», «-чуь» и др., но и способствуют их более широкому применению. Они гордятся тем, что некоторые знатные мужи наравне с «рагъ алай югъ» ‘солнечный день’ применяют и «рагъсуз югъ» ‘ день без солнца’, наряду с «алахьай цав» ‘безоблачное небо’ предлагают «булутсуз цав» ‘безоблачное небо’. Видите, как «обогащается» лезгинский язык! Тогда, давайте, вместе «тумакь яц» ‘куцый вол’ напишем «ттумсуз яц», а также «чIемсуз къафун» ‘нежирный обед’, «ябсуз цIегь» ‘безухая коза’, «кьилсуз атлу» ‘всадник без головы’ и т.д.
То же самое можно сказать о русских «-ний», «-ный», «-ский», прочно укоренившихся в лезгинском языке. Различают  «литературный чIал» и «литературадин чIал», первое из которых лучше было бы называть «литератур чIал», ведь мы не говорим «уьзбекрин чIал» или «уьзбекский чIал», а говорим «уьзбек чIал». Если даже происходят сильные изменения в лексическом составе лезгинского языка, то свойственность данного выражения или предложения к лезгинскому языку мы видим именно из его грамматического строя. «Дагестанские» лезгины говорят: «школадин директорди собраниедал вступатна», а «азербайджанские» лезгины — «мектебдин директорди ижласдал чихишна». Даже по этим примерам нетрудно догадаться, что станет с лезгинским языком, если «обновления» произойдут и в его грамматике.
Многие слова лезгинской лексики по объективным и субъективным причинам заменены словами других языков. Мне кажется, что некоторые из них, как будто «предчувствуя» свою будущую гибель, «спрятались» в составе своих родственных слов. Наблюдая корни слов лезгинской лексики в древних письменах, мы выявили удивительную закономерность. Существует определенная связь между существительными и глаголами и, как будто, глагол — производное от существительного: «гьарай» ‘крик’, «гьараюн» ‘кричать’; «икрам» ‘поклон’, «икрамун» ‘кланяться’; «муг» ‘гнездо’, «мугин» ‘гнездить’ и т.д. Современные лезгинские «авун», «ийин» ‘делать, сделать, совершать’ во всех древних письменах имеют более короткие формы «ун», «ин», как и в современном курахском диалекте. Следовательно, любой глагол в инфинитиве можно представить как «существительное + «делать»»: «михь» ‘чистота’, «михь ун (авун)» ‘чистоту делать, чистить’, т.е. окончания основной формы «современного» глагола — это и есть скрытно оставшийся древний глагол «ун», «ин» ‘делать’.
Обратите внимания на следующие слова.
«Макь» ‘ум’ (кавказско-алб.) — «макьу» ‘умный’ (гелхенский говор), «къаз» ‘зелень’ — «къацу» ‘зеленый’ — «къацун» (?) ‘зеленеть’, «лаз» ‘белизна’ — «лацу» ‘белый’ — «лазун» (?) ‘побелить’, «йар» ‘краснота’ — «йару» ‘красный’ — «йарун» (?) ‘краснеть’, «къиб» ‘желть’ — «къипи» ‘желтый’ — «къибун» (?) ‘пожелтеть’, «йацI» (?) ‘толщина’ — «йацIу» ‘толстый’ — «йацIун» (?) ‘толстеть’, «шуькк» (?) ‘узость’ — «шуьккуь» ‘узкий’ — «шуькун» (?) ‘сузить’, «рум», «тIем»  ‘сила’ — «руму», «тIеми»  ‘сильный’ — «румун», «тIемун» (?) ‘усилить’ (воз-можно, «рум» ‘физическая сила’, «тIем» или «тIагь» ‘духовная сила’), «вил» ‘глаз’ — «вили» ‘глазной’ — «вилин» ‘сглазить’, «ццур» ‘кислота’ — «ццуру» ‘кислый’ — «ццурун» (?) ‘кис-нуть’, «векъ» ‘шустрота’ — «векъи» ‘шустрый’ — «векъун» ‘шустрить’, «лахъ» ‘тухлость’ — «лахъу» ‘тухлый’ — «лахъун» ‘тухнуть’, «цIар» ‘линия’ — «цIари» (?) ‘линейный’ — «цIарун» ‘чертить линию’, «рус» ‘?’ — «русу» ‘русый’ — «русун» ‘?’, «чIул» (?) ‘чернота’ — «чIулу», «чIулав?» ‘черный’ — «чIулавун» ‘чернеть’, «мекь» ‘холод’ — «мекьи» ‘холодный’ — «мекьин» (?) ‘холодеть’, «гъуьчI»? («бицI»?)  ‘маль’ — «гъуьчIуь» («бицIи»)  ‘маленький’ — «гъуьчIун» (?) ‘уменьшить’,  «чIех»(?) ‘старь’ — «чIехи» ‘взрослый’ — «чIехун» (?) ‘взрослеть’, «кьуьз» (?) ‘старь’ — «кьуьзуь» ‘старый’ («кьуьзек» ‘старик’), «хуьч»? («хицI»?)  ‘острота’  — «хуьччуь» («хицци»)  ‘острый’ — «хуьччун» («хиццун»)  ‘острить’ и т.д.
Следовательно, сравнение различных слов лезгинского языка, обращая пристальное внимание на их общие составные морфемы, позволяет выявить «новые» исконно лезгинские слова, удивительным образом сохранившихся в других родственных словах. Иногда некоторые из нас сами придумывают новые слова для лезгинского языка. Мы уверены, что лезгинский язык абсолютно в этом не нуждается потому, что он обладает немыслимым богатством различных точных выражений. Их можно уловить очень простым методом — путем их сравнения, как между собой, так и со словами других языков. Ведь существует целая область языковедческой науки — компаративистика, в основу которой входит английское слово com-pare ‘сравнивать’. Чаще всего специалисты в этом упрекают неспециалистов, моль компаративистикой может заниматься только языковеды. В книге М.Фасмера  «Этимологический словарь русского языка. ТТ. I-4. I986-I987» русское слово «царапина» в этимологическом отношении сопоставляется со словом «цап-царапыч» (кошка, которая царапает), а сравнение этого слова с лезгинским «цIар» ‘линия’ считается дилетантизмом. Другой пример, лезгинское слово «барцак» ‘буйволенок’ идентифицировать с общекавказским «барц» ‘волк’, как это предлагался известным аксакалом лезгинского языка Р. Гайдаровым, можно, а идентифицировать его с «бала цак» (с общеизвестным л/р- переходом) ‘детёныш буйвола’ нельзя.
Возьмем лезгинское слово «ккап» ‘кист руки’. Точнее, «ккап» не ‘кисть руки’, а внутренняя часть кисти руки, называемая также «капаш». В форме глагола «капаш вегьин» оно означает ‘шлёпнуть’, а в виде «лапIаш вегьин» ‘дать пощечину’ (ударить по лицу, по щекам) или ‘ударить по голове’. Здесь наблюдаем интересное чередование букв «к» и «л» («капаш» — «лапIаш»). Такое же чередование мы наблюдаем, если сравнивать русское «лапа» ‘стопа ноги у животных’ и лезгинское «ккап» ‘кисть руки’. Лезгинское «тапас» («тапац») ‘лапа’ идентич-но с «капаш» с к/т-переходом (с/ш-переход — общеизвестный). Обратный переход буквы «л» в «к» («лапа» — «ккап») наблюдаем в русском «капкан», которое в виде «кап къан» или «лап къан» идентично с лезгинским «ккап (тапац) къан» ‘держать лапу’. Получается, что обе части русского слова «капкан» этимологически соответствуют лезгинскому «ккап къан» ‘держать руку (лапу)’. Интересно отметить, что в лезгинском языке «ккапу-ккапу фин» («ккапаралди фин») означает ‘ходить на четвереньках’, т.е. во всех случаях получаем «ккапа» и «лапа» идентичными.
Или же возьмем другое слово «шутккун» ‘подметать’. Корень этого слова соответствует русскому «щётка» (лезгинский вариант «шуткка»). По С. Ожегову «щётка» — изделие для чистки, мытья, обметания чего-н. в виде туго завязанных жестких волокон. Выражение «туго завязанных» (т.е. «туго завязать») напоминает лезгинское «шуткьанун» ‘туго закрутить (стираное бельё для освобождения от влаги)’. Это слово представляется в виде «шут кьан ун» — ‘держать туго закрученным’. С этим словом идентично русское «жгут», «ж(у)гут» ‘туго закрученный в виде веревки кусок ткани; резиновая трубка с этой целью’. Идентичное с ним лезгинское слово «шукьут» мы встречаем в пеласгском письме, а «шутIух» ‘застрять в закрученном виде (о нити)’ и «шуткьу» ‘женский головной убор, под которой (туго) держать волосы’ сохранились и в современном лезгинском языке. К ним можно добавить еще производные от «шукьут» («жугут») слова — «шуьткьуьн» ‘мяться’, «шуьткьуьрун» ‘помять’, «шуьткь-вей» ‘мятый, вялый’.
С другой стороны, в лезгинском языке употребляется слово «къат» ‘слой, складка’. Это слово считается тюркского происхождения (qat ‘слой, пласт, ярус’, ДТС, с. 432; оно взято из словарей XIII-XV вв), но это слово в древнетюркском словаре не имеет соответствующего глагола, как, например, азербайджанское qatlamaq ‘складывать’ (турецкое katlama ‘складывание’). В лезгинском языке «къатун» ‘складывать’ и, следовательно «кЪат» ‘складка’. По всей видимости, литературное лезгинское «кЬатI» ‘отрезок’ является ошибкой: «кЬатI» ‘складка, слой’, а «атI» ‘отрезок’ (в кубинском наречии имеется выражение «ппекина кЬатI гьатнава» ‘на одежде появилась складка’). Получается, что и «кЪат», и «кЬатI» — ‘слой, складка’.
В этом отношении представляет интерес происхождение слов «кЪатух» и «кЪаймах», считавшиеся тюркскими. Слово «кЪатух» ‘кислое молоко’ употребляется и лезгинами, и азербайджанцами («къатыкъ»), хотя его нет в Древнетюркском словаре (в ДТС: qatIy ‘твердый, жесткий, крепкий’). Его можно представить в виде лезгинского выражения «кЪат ттугъ» («кЪати ттугъ») ‘сгустившееся кислое молоко’, где «ттугъ» ‘кислое молоко (жидкость, оставшаяся после выделения масла)’. Когда поверхностный слой жидкости превращается в сгусток, мы говорим «кЪат кьуна» ‘образовался слой’. Значит, «катух» — это «ттугъ» в виде сгустка («кЪати ттугъ»). То же самое можем говорить о слове «кЪаймах» ‘сливки’. Это слово вошло в ДТС из словаря Махмуда Кашкарского, где имеется много слов местного происхождения, а именно:  qanaq (qajaq) ‘сливки’. Слово «кЪанакЪ» (qanaq) можно представить как «къа(т) накъ» («къати накь»), где последнее слово — видоизмененное «нек» ‘молоко’ (цах. «нак», лак. «накI» ‘молоко’), т. е. «къа(т) накI» — ‘сгустившийся слой молока; сливки’. Следо-вательно, слово «къаймах» (с переходом «н» в «м») — исконно лезгинское слово и означает ‘сгустившееся молоко”.
Приводимые нами примеры не означают, что их необходимо включить в литературный лезгинский язык. Они доказывают, что, как и другим языкам, и лезгинскому языку характерны свои собственные закономерности словообразования, которые необходимо учитывать для установления истинности лезгинских слов.

Ярали Яралиев, профессор