Cравнительно-сопоставительный анализ.
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова.

В статье в семантико-функциональном ключе проводится анализ двух глагольных форм: латинского супина и лезгинской целевой формы. Путем поиска и установления точек пересечения и расхождения и на примере двусторонних письменных переводов отдельных аутентичных синтаксических единиц предпринимается попытка доказать эквивалентность этих двух форм.

Ключевые слова: латинский язык, лезгинский язык, супин, supῑnum I, supῑnum II, целевая форма.

Супин

Как известно, глагол в словарях латинского языка традиционно приводится в его четырех основных формах (если, конечно, не говорить о тех глаголах, в которых по определенным причинам та или иная форма может просто отсутствовать). К примеру, глагол «чертить, писать» в «Латинско-русском словаре» И.Х. Дворецкого имеет следующий вид:

scrῑbo, scrῑpsῑ, scrῑptum, ere [1. С. 908]

Третья из представленных четырех форм, – scrῑptum – не имеющая своего аналога в русском языке, называется супином (supῑnum). Если обратиться к этимологии этой формы, то можно увидеть, что супин – «отглагольное существительное 4-го склонения <…>, которое так и осталось в acc. sng. (supῑnum I) или в abl. sng. (supῑnum II, по другим мнениям, – в dat. sng.) [2. С. 172-173]. Этим объясняется происхождение окончаний –um и –u, характерных для двух видов супина: Supῑnum I и Supῑnum II. Интересно, как описывает эти две разновидности супина Дж. Ф. Кардуччи, знакомя читателей с чуждой даже для итальянского – прямого «правопреемника» латинского языка – формой: «<…> один на –um [Supῑnum I], другой на –u [Supῑnum II], первый с активным значением, второй – с пассивным; оба не склоняемы» (перевод мой. — Р. Ш.) [3. P.183]. Примечательным кажется вопрос об образовании Supῑnum I и Supῑnum II от того или иного глагола. С одной стороны, можно согласиться с К.А. Тананушко, который в третьей форме усматривает прежде всего именно форму супина как такового (а не конкретный его вид — Supῑnum I). По его мнению, как Supῑnum I, так и Supῑnum II образуются от основы супина с помощью окончаний –um и –u соответственно [4. C. 975]. На примере нашего глагола это можно представить следующим образом:

scrῑptum — основа супина

scrῑpt + um (Supῑnum I)         scrῑpt + u (Supῑnum II)

С другой стороны, вполне очевидно, что третья форма глагола – это, по сути, сам Supῑnum I. И кажется, в таком случае, отпадает необходимость снова образовывать ту же самую форму, если она уже в готовом виде дается в словаре. На самом деле, когда речь заходит о супине как одной из четырех форм глагола, то нередко под ним подразумевается именно тот его вид, который оканчивается на –um, то есть Supῑnum I (см. [5. С. 80-81]).

Целевая форма

Как и в латинском языке, в лезгинском глагол также записывается в его четырех основных формах. Например, если открыть «Лезгинско-русский словарь», то для того же самого глагола «писать» мы увидим:

кхьин (-из, -ена, кхьихь/-а) [6. C. 108]

Раскрыв все формы, мы получим:

кхьин, кхьиз, кхьена, кхьихь/-а

Вторая из четырех форм кхьиз которая «образуется присоединением аффиксов –з и –из к основе инфекта» [7. C. 182], в лезгинском языке носит название целевая форма. В отличие от двувидового супина, у целевой формы отсутствуют отдельные виды. Она образуется по единственному общему правилу с помощью аффиксов –з и –из, а выбор того или иного аффикса зависит от класса и спряжения конкретного глагола (см. прим. 1). В случае с нашим глаголом «кхьин», принадлежащим ко II спряжению глаголов в лезгинском языке, это аффикс –з, который добавляется к основе инфекта:

кхьин (основа инфекта)        ——>         кхьи + з (целевая форма)

Немецкий лингвист М. Хаспельмат предлагает два взаимозаменяемых варианта наименования этой формы глагола: инфинитив (infinitive) и инфектный конверб (imperfective converb) [8. P. 130]. На наш взгляд, из этих двух наименований применительно к целевой форме глагола в качестве синонима может быть использовано скорее второе, а именно инфектный конверб. Конверб, по сути, если попытаться включить его в терминологическое поле грамматики русского языка, это не что иное, как деепричастие. Причем, деепричастие несовершенного вида (imperfective). На то, что лезгинскую целевую форму, или инфектный конверб, следует рассматривать как деепричастие, указывает и ее основная функция – «роль обстоятельства, примыкающего к основному глаголу-сказуемому» [7. C. 182]. Можно привести несколько примеров:

Ам шехьиз кIваляй экъечIна (Он/она, плача, вышел/-ла из дома)

Аялди фу къачуз незва (Ребенок, беря хлеб, ест)

Решение М. Хаспельмата именовать целевую форму инфинитивом, не совсем понятное на первый взгляд, может навести на следующую мысль. Во многих европейских языках, скажем, в том же русском, деепричастие (особенно несовершенного вида) выполняет главным образом роль обстоятельства образа действия. Для передачи обстоятельства цели, как правило, используется инфинитив, иногда вместе с союзом чтобы, что кажется вполне удобным при переводах с одного европейского языка на другой (Ср: Я вернулся домой (чтобы) поговорить с другом — I have come back home to talk to my friend — Sono tornato a casa a/per parlare con il mio amico). В лезгинском же языке для передачи обстоятельства цели используется все та же целевая форма глагола. Кажется, что именно способности выступать в роли обстоятельства цели обязана своим названием вторая словарная форма лезгинского глагола. Подобная «универсальность» целевой формы, однако, иногда лишает даже носителя лезгинского языка, не говоря уже об иноязычных читателях, включая переводчиков, возможности распознать в целевой форме соответствующее значение в предложении. Читатель оказывается перед выбором между двумя проявлениями целевой формы: деепричастия (инфектного конверба) и инфинитива. Рассмотрим, к примеру, такое предложение:

Зун дустунихъ галаз рахаз кIвализ хтана.

Каким образом следует истолковывать целевую форму «рахаз» в приведенном выше предложении? Если это деепричастие в роли обстоятельства образа действия, то перевод этого предложения на русский язык будет следующим:

(1) Я вернулся домой, разговаривая с другом.

Если же в целевой форме разглядеть инфинитив в роли обстоятельства цели, то мы получим:

(2) Я вернулся домой (чтобы) поговорить с другом.

Как же быть? К счастью, в современном лезгинском языке во избежание двусмысленности в первом случае целевую форму редуплицируют:

Зун дустунихъ галаз рахаз-рахаз кIвализ хтана.

(Я вернулся домой разговаривая с другом.)

То, насколько важна редупликация в присвоении целевой форме роли деепричастия, можно наблюдать на примере двух случаев использования целевой формы глагола къугъун (играть) из произведений лезгинской поэтессы Риммы Гаджимурадовой (род. 1960 г.) и классика лезгинской поэзии Етима Эмина (1838-1884):

Во втором случае целевую форму заменяют на конструкцию, включающую первую словарную форму глагола в лезгинском языке с окончанием –н – масдар (см. прим. 2) и союз патал (чтобы). Собственно говоря, таким образом в современном лезгинском языке вводится придаточное обстоятельственное времени:

Зун дустунихъ галаз рахан патал кIвализ хтана.

(Я вернулся домой, чтобы поговорить с другом.)

Необходимо отметить, что в современном лезгинском языке целевая форма в значении обстоятельства цели практически бесповоротно вытесняется придаточным обстоятельственным цели, вводимым по принципу «масдар + патал». Примечательно, что в этом смысле целевая форма повторяет судьбу латинского супина, который, долгое время оставаясь едва ли не единственным способом для передачи обстоятельства цели при глаголах движения, в эпоху поздней латыни уступил место инфинитиву. Но это лишь наименее значительная из всех схожих черт, существующих между супином и целевой формой. Ниже речь пойдет о тех очевидных схожих особенностях между двумя глагольными формами, которые позволяют смело поставить знак равенства между ними.

Supῑnum I vs. Целевая форма

Supῑnum I, как известно, «используется после глаголов движения и выражает цель действия, образуя при этом имплицитно выраженное придаточное цели» (перевод мой. — Р. Ш.) [11. P. 86]. О значении и роли в предложении целевой формы мы уже знаем, и об этом говорит само название формы – цель. Здесь следует заметить, что во всех приведенных нами ранее примерах управляющими целевой формой глаголами-сказуемыми были глаголы движения. И это вовсе не случайно. Поскольку в современном лезгинском языке целевая форма как обстоятельство цели практически всегда используется именно с глаголами движения: фин (идти), хтун (возвращаться), атун (прийти) и др. Глаголы движения – объединяющий фактор для супина и целевой формы. Для наглядности возьмем два предложения на русском языке и их переводы на латинский и лезгинский языки:

Мы едем в город (чтобы) работать.

In urbem labōrātum imus.                            Чун шегьердиз кIвалахьиз физва.

Нередко Supῑnum I используется с прямым дополнением. То же самое можно сказать и про целевую форму:

Отец отправляет сына к соседу, чтобы пригласить его в гости.

Pater ad vῑcῑnum eum invῑtātum in hospitium fῑlium mῑttit.

Бубади къуншидин патав ам мугьман ийиз вичин гада ракъурзава.

Для большей убедительности того, что целевая форма может считаться полноправным аналогом, этаким «зеркальным отражением» супина в лезгинском языке, можно постараться перевести на лезгинский язык отдельные фрагменты из произведений известных латинских авторов, в частности, Марка Туллия Цицерона и Тита Ливия:

С таким же успехом можно будет убедиться, если осуществить перевод в обратном направлении. Возьмем несколько отрывков из рассказов лезгинского поэта и прозаика Расима Хаджи (1941-2008):

Supῑnum II и Целевая форма

Supῑnum II используется «как показатель отношения при прилагательных, выражающих оценку» [2. С. 173] и выступает, как правило, «в качестве дополнения» [5. С. 167]. К прилагательным, требующим использования Supῑnum II, относятся: facĭle (легко), difficĭle (трудно), optĭmum (лучше всего), incredibĭle (превосходно), horribĭle (ужасно) и др. Буквально примыкая к прилагательным, Supῑnum II «уточняет, в каком отношении или чем именно предмет приятен, труден и т.д.» [14] и имеет значение ablātivus limitationis. Рассмотрим несколько примеров употребления Supῑnum II из пособия по латинскому языку «New Latin Grammar» [15. P. 223]:

Haec rēs est facĭlis cognitū.      Это дело легко понять.

Hōc est optĭmum factū.            Лучше всего сделать это.

В лезгинском языке, как и в русском, имеются так называемые безлично-предикативные слова. Традиционно под ними понимаются «знаменательные неизменяемые именные и наречные слова, которые обозначают состояние и употребляются в функции сказуемого безличного предложения» [16]. Из всего множества именных и наречных слов, использующихся в лезгинском языке, учитывая общую цель нашего исследования, особое внимание стоит уделить таким прилагательным, как четин (трудный), регьят (легкий), хуш (приятный), кичIе (страшный), гьайиф (жалкий) и др. Данные прилагательные образуют составное именное сказуемое в безличном предложении, когда к ним добавляется глагол-связка я/туш «есть/не, нет»:

четин я/туш – трудно/не трудно
регьят я/туш – легко/не легко
хуш я/туш – приятно/не приятно
кичIе я/туш – страшно/не страшно
гьайиф я/туш – жалко/не жалко

Если в русском языке предикативное слово (в нашем случае – прилагательное) в роли сказуемого безличного предложения нередко сочетается с инфинитивом, который при этом становится синтаксически неотделимой частью сказуемого в целом, то в лезгинском языке в аналогичных случаях используется целевая форма. Сравним:

Легко выучить итальянский язык за год.         Са сан кьене итальян чIал чириз регьят я.

К сопоставлению Supῑnum II и целевой формы по аналогии с предыдущим разделом с Supῑnum I подойдем на примере русского безличного предложения со сказуемым, образованным по формуле «прилаг. + инфинитив», и его переводов на латинский и лезгинский языки соответственно:

Эту работу сложно выполнить.

Hic labŏr diffĭcilis est factū.           И кIвалах кьилиз акъудиз четин я.

Из приведенных примеров видно сходство, которое, на наш взгляд, может претендовать на то, чтобы считаться поистине сближающим для Supῑnum II и целевой формы. Это так называемая страдательность конструкции предложения. Так, в латинском предложении страдательность выражена эксплицитно, и на это в первую очередь указывает ничто иное как сам Supῑnum II, и в этом нет ничего удивительного. Ибо в трудах некоторых зарубежных лингвистов [3, 11] Supῑnum II, в противоположность Supῑnum I, представляется как супин пассивный. Кстати, этот фактор, в свою очередь, может послужить объяснением использования второго традиционного способа перевода Supῑnum II на русский язык: для + отглагольное существительное (ср.  Эта работа сложна для выполнения.). Supῑnum II выражает оценку, которая заключается в уточнении, чем именно сложна работа. Как и полагается в таком случае, пациенс (работа) предложения стоит в именительном падеже и выполняет роль подлежащего, сказуемое – составное именное сказуемое, образованное по принципу «глагол-связка (est) + прилагательное (diffĭcilis)», а предложение само – двусоставное. Что касается лезгинского варианта того же самого предложения, то здесь о пассивности конструкции говорят, конечно же, целевая форма (кьилиз акъудиз), которая также уточняет характер сложности работы, но в отличие от Supῑnum II, не выполняет роль отдельного второстепенного члена предложения (дополнения), а входит в состав составного именного сказуемого, а также пациенс (кIвалах), который стоит в именительном падеже, выполняя при этом роль прямого дополнения.

Кажется, что каким бы образом ни была оформлена пассивность предложений, в обоих случаях можно пополнить предложения отсутствующим, но вполне ощутимым агенсом. Агенсом, роль которого может выполнить практически всякое одушевленное лицо, скажем, выраженное личным местоимением. Агенс, как в латинском, так и в лезгинском языке, будет стоять в дательном падеже. В первом случае можно предположить, что дательный падеж по своему значению и функции будет повторять datῑvus auctōris, который, употребляясь с глаголами в страдательном залоге, обозначает лицо, которое производит действие [18]. В дательном падеже будет стоять агенс и в лезгинском предложении. Однако внесение в предложение агенса в дательном падеже влечет за собой изменение синтаксической конструкции предложения в целом – из безличного односоставного оно становится двусоставным. Причем двусоставным с дативным типом конструкции (см. прим. 3). Сравним уже рассмотренные нами два предложения, пополнив их, скажем, личным местоимением первого лица единственного числа в дательном падеже:

MIHI hic labŏr difficĭlis est factū.  ЗАЗ и кIвалах кьилиз акъудиз четин я.

Для убедительности наших суждений по поводу общности такой характеристики как страдательность для обеих глагольных форм можно привести примеры перевода в оба направления:

Из проведенного нами исследования можно сделать вывод, что глагольные формы двувидового супина и целевой формы благодаря общим семантико-функциональным характеристикам вполне могут считаться полноправными языковыми аналогами друг друга.

 Примечания

1. В лезгинском языке глаголы делятся на I, II и III типы спряжения в зависимости от характера основ инфекта и перфекта. I и II типы, в свою очередь, включают по 5 классов глаголов (подробнее см. [7]).
2. Масдар – имя действия, передающее «абстрактное название самого действия или состояния без каких-либо указаний на лицо, наклонение, время и другие конкретные характеристики глагола» [7. С. 177], и способное изменяться по падежам и числам. Масдар – своего рода аналог инфинитива в лезгинском языке.
3. В лезгинском языке, в зависимости от того, в каком падеже стоит подлежащее предложения, выделяют три вида (конструкции) двусоставного предложения: с подлежащим в именительном падеже (номинативная конструкция), с подлежащим в эргативе (эргативная конструкция), с подлежащим в дативе (дативная конструкция). Дативная конструкция, специфичная для лезгинского языка, как правило, используется с глаголами, выражающими разнообразные чувственные восприятия, к которым можно отнести собственно восприятие, эмоционально-психическое состояние, умственную деятельность человека и др. (подробнее см.[7]).

Библиографический список

1. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. Около 50 000 слов. Изд. 2-е, переработ. и доп. М.: «Русский язык», 1976. 1096 с.
2. Белов А.М. ARS Grammatica. Книга о латинском языке. Изд. 2-е, переработ. и доп. М.: Греко-латин. каб. Ю.А. Шичалина, 2007. 488 с.
3. Carducci G.F. Elementi di grammatica latina. Volume 1. Siena: Paesso Onorato Porri, 1829. 220 p.
4. Латинско-русский словарь / Авт-сост. К.А. Тананушко. Минск: Харвест, 2008. 1040 с.
5. Ярхо В.Н., Лобода В.И. Латинский язык: учеб. для студ. пед. вузов. Изд. 5-е, стер. М.: Высшая школа, 1998. 384 с.
6. Талибов Б., Гаджиев М. Лезгинско-русский словарь / под ред. Р. Гайдарова (электронная версия). 281 с.
7. Гайдаров Р.И., Гюльмагомедов А.Г., Мейланова У.А., Талибов Б.Б. Современный лезгинский язык / отв. ред. М.Е. Алексеев. Махачкала: ИЯЛИ ДНЦ РАН, 2009. 482 с.
8. Haspelmath Martin. A Grammar of Lezgian. Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 1993. 567 p.
9. Римма Гаджимурадова. Зи Етим Эмин // Литературный портал «Стихи.ру»: http://www.stihi.ru/2013/06/22/4332
10. Етим Эмин. Шиирар/ Авт-сост. Агьед Агъаев. Махачкала: Дагестанское книжное изд-во, 1960. 98 с.
11. Matteo M., Spano M.L., Annunziata S. Grammatica Latina Essenziale: fonetica-morfologia. Creative Commons BY-ND, 2014. 130 p.
12. Ciceronis M. Tullii. De Oratore. Libri tres // Curante D-re A.C. Firmani: Liber primus. Ditta G.B. Paravia e comp., 1899. 375+ p.
13. Гьажи Расим. Хкягъай эсерар. – Махачкала: Дагкнигоиздат, 2000. 472 с.
14. Livio Tito. Ab urbe condita I // a cura di Emilio Piccolo. Napoli: Classici Latini e Greci Senecio, 2009. 655 p.
15. Учебник латинского языка из программы Latrus2. // Электронный ресурс Интернет: http://www.klikovo.ru/db/book/msg/8727
16. Bennet Charles E. New Latin Grammar. Boston, New York, Chicago: Allyn and Bacon, 1918. 287 p.
17. Валгина Н.С., Розенталь Д.Э., Фомина М.И. Современный русский язык: учебник. 6-е изд., перераб. и доп. // Электронный ресурс Интернет: http://www.hi-edu.ru/e-books/xbook107/01/part-112.htm
18. LatinaModerna: сайт о современном латинском языке // Электронный ресурс Интернет: http://latinista.tk/doca/casus.htm#dativus

Р. М. Шамилов