Знаменитый французский писатель Александр Дюма был не только автором великолепных историко- романтических книг «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо», «Графиня де Монсоро» и многих других, но и заядлым путешественником. С июня 1858 года по февраль 1859 года он жил в России, причём, последние три месяца — на Кавказе. Великий романист и человек широкой души, он принадлежал к категории людей, в творчестве которых порой сливались жизненные реалии и художественные вымыслы. Он сам становился уникальным героем полумифических жизненных событий. Он населял собою все просторы своих жизненных и творческих фантазий.
Андре Моруа, автор блистательного биографического романа»Три Дюма», касаясь отношения Дюма к России и её отражения романистом, отмечал: «все, что мы можем ожидать- это немного России и много Дюма». Однако как человек бесконечно талантливый и жизнелюбивый, Дюма был тонким и наблюдательным художником. У него было поразительное писательское чутье на интересные исторические факты, на человеческие характеры. Он был охотником за образами, фактами, событиями, скандалами. Поэтому в его описаниях многое нас и поражает , и удивляет, и привлекает, и даже отторгает. Но как писал о нем Д.Голсуорси, «тому , кто создал Д,Артаняна, можно простить что угодно». О поездке Дюма в Россию Андре Моруа дает очень скудную информацию. Однако лучше самого Дюма об этом никто и не написал бы. Дюма был человеком и художником очень своеобразным. В его личности и в его биографии реальное соседствует с фантастическим как и в его романах, так же свободно и естественно, что не приходится ничему особо удивляться. Даже комедийную киноверсию » Дюма на Кавказе», снятую в 1979 на киностудии имени М.Горького, ничего не имеющую с реальностью, кроме самого факта существования Дюма, можно при желании принять за достоверные истории. Россия после победы над Наполеоном стала еще более привлекательной и загадочной для иностранных писателей. Лавры быть обласканным и отмеченным доверием и монаршим вниманием русских правителей, притягивали многих знаменитостей. Дюма был очень честолюбив и не прочь получить от русского монарха государственные знаки внимания. Он решается подарить русскому императору специально изданную в роскошном оформлении книгу своих пьес, которые с успехом шли на русской сцене. И вот Дюма дарит Николаю1 свою драму » Алхимик» с посвящением — «Блистательному монарху- просветителю», в тайной надежде получить от того орден» Святого Станислава». Однако Николай1 разочаровал писателя, решив, что » довольно будет перстня с вензелем». Разочарованный и обиженный Дюма не остается в долгу и выпускает роман «Учитель фехтования» об истории любви декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль. Так Европе становиться известным о дворянском заговоре декабристов, об интригах российского царского двора и многом другом. Роман был запрещен в России. Все это разжигает в Дюма страсть путешественника и искателя приключений с новой силой и он бросается в омут российской действительности. Результатом полугодового пребывания Дюма в России стала знаменитая книга «Кавказ», представляющая собой не менее увлекательное и романтически-восторженное повествование о стране, ее истории, людях и нравах. Конечно, Дюма не касается острых социально-политических аспектов российской действительности. Еще идет Кавказская война, до пленения Шамиля еще год… Территории, по которым проезжает Дюма в сопровождении солидного эскорта охранников, казаков, полицейских были относительно далеки от очагов прямых военных действий. Дюма останавливается в тех населённых пунктах, где в те времена размещались воинские подразделения, представители государственных властей в лице местных чиновничьих наместников. Он очень корректен в своих оценках, пишет так, как будто за каждым его словом следит высокий и строгий царский цензор. Он очень лестно и положительно отзывается о русских: «Ни один народ не следует так всем тонкостям гостеприимства, как русский». Окруженный таким вниманием, невероятным хлебосольным гостеприимством, фантастической заботой и любовью не только как особо официальный гость, но и как знаменитый автор, имевший большой успех у русской публики книг, Дюма воспринимает жизнь как праздник, как торжество человеческого взаимопонимания и внимания. Поэтому и не удивительно, что книга о Кавказе у него получилась по словам того же Андре Моруа «чарующая, полная историй и даже истории». Книга о Кавказе Дюма — это не книга путешествий, а своеобразная хрестоматия кавказкой жизни, на которую легла печать талантливого романиста, » наблюдательного человека и великого труженика». В книге Дюма много исторических экскурсов, он опирался на самые известные ему письменные свидетельства, на научные и художественно-публицистические книги, прежде всего, очень популярный в то время ежегодник «Кавказский календарь». Восприятие самого Дюма как иностранца, как писателя и человека неуемной фантазии было в русском обществе весьма неоднозначным. За ним, конечно же, была установлена негласная слежка. Царская охранка знала о каждом его шаге, к нему в качестве переводчика был приставлен агент охранки. В донесениях на высшие начальства, в полицейские инстанции отмечались даже самые незначительные эпизоды. Были и такие сообщения, в которых поведение Дюма охарактеризовывалось как поведение человека недалекого, не соответствовавшего таланту писателя, шутовское, ироничное. Орден, который он носил на груди, в русской провинции, особенно на Кавказе, воспринимался как генеральский знак отличия и вызывал в простых людях властный трепет. Дюма был чуток на высокохудожественное, эмоциональное и эстетическое обрамление жизни. Вызывает уважение то, как восхищенный талантом и великолепными описаниями кавказских реалий Бестужевым- Марлинским, Дюма решается включить в свои записки тексты писателя без всяких купюр и изменений. В книги Дюма » Кавказ» определенное место занимают страницы, посвященные и собственно Дагестанским землям, правителям, городам и нравам. На территории Дагестана он приводит описания некоторых народов, хотя у него часто всплывает на страницах собирательный образ лезгин, как горцев Дагестана. В разное время почти все дагестанские племена оказывались под влиянием разных государств и народов, которые наложили своеобразный отпечаток на духовное и материальное состояние дагестанцев. Но самое серьезное и судьбоносное влияние на Дагестан оказали, конечно же, персы и арабы, которые видоизменили и оформили под себя конфессиональную и этнолингвистическую атмосферу горского мироощущения и ментального мироустройства. Человек, который представлял себе жизнь как победное шествие от юности к могиле, не мог умереть, не вкусив всего того безмерного богатства и многообразия ощущений, что сулила любому экзальтированному французу загадочная и необъятная Россия. Человек, не продвинувшийся в школе дальше таблицы умножения, как писали о нем биографы, он стал не только популярным писателем и успешным литератором Франции, но и приобрел шумную репутацию и в России. Собственно, пребывание Дюма в Дагестане можно назвать «Дюма в Лезгистане», ибо он приводит названия одиннадцати племён Кавказа (122 рода) и лезгинское племя, состоящее из 37 родов занимает Лезгистан, то есть все пространство между реками Самуром и Койсу. В главе «Лезгины» Дюма даже отмечает, что Кубинское ханство когда-то было одним из самых значительных в Дагестане. Среди 11 племен, которых выделяет Дюма в своем «Кавказе», лезгины — самые многочисленные. Конечно, информация почерпнута им из официальных источников того времени, которые порой тоже противоречили друг другу или не вполне соответствовали реальности. Так лезгинские племена, которых приводит Дюма, соответствуют всем дагестанским народностям, которые занимают Лезгистан. Кто такие собственно лезгины, знал ли Дюма лезгин как отдельный и самобытный этнос — остается только гадать. Прежде всего бросается в глаза то, что все горцы Дагестана- это лезгины, которые вели в то время изнурительную войну с Россией. Этнические особенности лезгинских племён в его записках все же проглядываются. Он упоминает о чеченцах, как о тех же горцах. Дюма знает, что Шамиль — этнический аварец, он прямо пишет: «…в Гимрах, среди аварцев, ветви лезгинского племени…». Все пространство Апшеронского мыса до полуострова Тамани у Дюма расселено горским племенами, которые удалились в горы для сохранения независимости и готовы пожертвовать жизнью, защищая свободу. Читая путевые заметки Дюма по Кавказу, я невольно сравнивал, сопоставлял их с записями Бестужева-Марлинского, побывавшего за четверть века до него в тех же краях. Очерчивая границы Дагестана в 1831 году в своих «Письмах из Дагестана» Бестужев-Марлинский говорит о Дагестане не как о географической территории, а об исторической области — стране гор. В то же время, пишет Бестужев-Марлинский » для управления Дагестанскому округу присоединен и Бакинский округ, так что граница Дагестана, то есть страны гор, касается теперь и Ширвани». Бестужев-Марлинский, описывая окрестности кавказской стены, углубившись вверх, на запад, в горы Табасарана пишет очень живописно, при этом упоминает не разбойников-лезгин, как Дюма, а табасаранцев: «…роскошная трава ложится на корень нетронутая и только копыта коня табасаранских разбойников топчут поляны, багряные земляникой…». Глава «Лезгины» — это не рассказ о собственно лезгинах-горцах, как о собирательном образе разбойников и налётчиков, наводивших ужас на соседей и проезжающих. Лезгин, как этническую общность, проживающую на определённой территории Кавказа и обладающую специфическими морально-этническими качествами и индивидуальными характеристиками, Дюма не фиксирует. Под татарами у Дюма, видимо, скрывается собирательный тюркский этнический пласт населения Дагестана, включающий кумыков, ногайцев, дербентских персов и представителей других народов, понимавших язык и общавшихся на тюркском. Но почему Дюма, проезжая через Южный Дагестан, не видит и не фиксирует собственно лезгин, растворяя их в собирательном образе горцев-разбойников? Он их не видит и в правобережье Самура, не видит их и в Ширване… а ведь на этих территориях исторически проживали и проживают лезгины!.. Ведь совсем ещё недавно, в конце 30-х годов на этих землях разгорелись нешуточные страсти и были жестоко подавлены антиправительственные восстания лезгин в Кубинском уезде под предводительством Гаджимагомеда из Хулуха. Хотя по времени это восстание и соответствует шамилёвскому движению кавказской войны, оно было самостоятельным и не связанным с имамом Шамилём. А ещё столетие перед этим, сам император Пётр 1 совершил свой персидский поход и собирался усмирить лезгинского бунтовщика Хаджи-Давуда, проявлявшего незавидную самостоятельность и независимость от сильных правителей соседних держав. Но странное дело, описывая эти исторические события ни Бестужев-Марлинский, ни Дюма в упор не видят или не хотят замечать лезгин!? С чем это может быть связано? Дюма пишет о своих контактах с влиятельными князями некоторых кавказских земель, по ходу своего путешествия. Народы, жившие в низменных зонах, через которые пролегала дорога, были более безопасны и общительны для контактов. Лезгинские владетели, земли и угодья которых были, как правило, высоко в горах, жили относительно изолированно и разобщённо. Жизнь, полная опасностей, не приобщала их к открытости, к налаживанию культурных и человеческих взаимоотношений с проезжающими, с европейцами. Дорога от Дербента до Баку, отмечал Дюма » лежит вдоль всей лезгинской линии». При выезде из Дербента его сопровождали 50 милиционеров и 6 казаков. До берега Самура из Дербента Дюма сделал три остановки на перевалочных станциях. Вторую станцию Дюма называет Кулаз. Привалов, скорее всего, Дюма до Самура не делал, ибо проезжал по незаселенным тогда территориям нынешних С.Стальского и Магарамкентского районов. Встретив впервые Самур на своем пути, Дюма не удосуживается его наименования «река», а отделывается поверхностным «ручей», хотя тут же говорит не только о Самуре с его » гневом и шумом», но и восторгается «чистой, как хрусталь» водой Самура. Бурный нрав ручейка Самура он ощутил, видимо, вследствие того, что место перехода на правый берег было очень отвесным и не совсем приспособленным для проезда. Дорога от Самура до Кубы так же не представляла никаких приключений, ибо никаких лезгин- разбойников по пути они не встретили. Дюма, как уже было отмечено, останавливался в тех населенных пунктах, где в те времена размещались воинские гарнизоны, учреждения русских наместников, а также там, где местные прорусские владетели обладали всей полнотой власти. Кавказская война шла высоко в горах, на севере, и ее отдаленный гул отзывался в местных низменных гарнизонах постоянно. Еще 1837 году лезгины Кубинской провинции, недовольные произволом чиновников царской администрации, собиравших с населения непомерные налоги сверх установленной нормы, восстали под предводительством Гаджимагомеда из Хулуха. Хотя Имам Шамиль и пытался наладить связь с повстанцами через своего мюрида, поэта Амирали из высокогорного села Тагирджал этой же провинции, никаких эффективных результатов это не дало. Из знаменитых русских писателей и поэтов в 30-х года 19-века Кубу посещали Бестужев-Марлинский и Лермонтов. Из-за плохих природных условий, частых болезней (о которых живописно сообщает и Дюма через полвека), воинский гарнизон из Кубы решено было частично переместить в Новую Кубу ( современные Кусары) еще при Ермолове, в бытность его наместником Кавказа. Столицей Кубинского ханства, просуществовавшего до 1810 года, в начале был город Худат, в 15 км к северу от Кубы (ныне на этом месте — одноименное село Цуру Худат- старый Худат). Поэтому дорога из Дербента до Кубы, куда после Худата перенесли столицу ханства, должна была пролегать именно через него. А на этой территории испокон веков жили лезгины, как и на левобережье Самура. Дорога Дюма в Кубу, конечно же, проходила через Худат и Новую Кубу (Кусары). Ибо, будучи столицей Кубинского ханства, дорога скорее всего должна была быть проложена через него и через новую Кубу( Кусары), где был расположен воинский гарнизон. Ни о каких остановках между Самуром и Кубой Дюма не сообщает. Выезжая из Дербента, переводчик и попутчик Дюма Калино сообщает ему легенду о снеге горы Шахдаг, которую он вычитал в какой-то книге, подаренной ему князем Багратионом. На вопрос Дюма, что такое гора Шахдаг, тот отвечает, что «это небольшая гора немного выше Монблана». Это гора, затем пишет Дюма, «незаметно выросла в одно прекрасное утро между источниками Кусара и Кудьют-чай». Легенда » Снег горы Шахдаг» в книге Дюма передается в следующем варианте: «…Когда долго не бывает дождя, выбирают татарина, который слывет за самого храброго во всей округе и не смотря на пропасти и разбойников, посылают его с медным кувшином за фунтом или двумя этого снега. Он приносит снег в Дербент, находит муллу в мечети и оттуда они торжественно с молитвами идут к морю и бросают в него снег.
— А что дальше?
— Дальше начинает идти дождь…»
Услышав эту легенду о снеге Шахдага, Дюма загорается идеей литературно обработать её и пишет впоследствии роман «Снежный ком». Легенда эта вызывает несколько сомнений в её правдоподобии. Дербент и Шахдаг расположены не столь близко. Неправдоподобно, чтоб дербентский татарин направлялся на Шахдаг за снегом, а не на Шалбуз, который более близок и территориально, и духовно для населения Дербента, да и всего населения южного Дагестана… Но Дюма слышит легенду именно такую…
Образ кровожадного горца-разбойника, раздутый до мифических размеров, преследует Дюма в разных вариантах на всём протяжении его пути вдоль лезгинской линии. Этот образ присутствует и в его описаниях Грузии, где всплывают картины похищения грузинских княгинь. Разбойники-лезгины от Кизляра до Дербента, конечно же, это не собственно лезгины, а собирательный образ дагестанских горцев, спускавшихся с гор и наводивших ужас на соседей. Но разбойники-лезгины от Дербента до Баку и, собственно, во всём Ширване — это уже преимущественно этнические лезгины. Поэтому, когда Дюма пишет о нравах лезгин в Ширване, то можно себе представить, как он их воспринимает. В его характеристиках лезгин сквозит скорее неприкрытая спесь раскормленного и окружённого всяческим вниманием высокопоставленного гостя, чем чисто человеческое стремление творческого человека объективно запечатлеть увиденное и услышанное. Как же иначе, если он путешествовал по Кавказу с «открытым листом» князя Барятинского, главнокомандующего Кавказской армией и везде встречал удивительный приём в духе своих бурных фантазий. Как пишет дагестанский историк П.Тахнаева, всё путешествие Дюма «прошло под звон бокалов и благоухание шашлыков». Поэтому многие исследователи резко отреагировали на «фантазии» Дюма, который был более ориентирован на французского читателя, нежели на объективное исследование. В частности, известный русский историк и этнограф Е.И.Козубский в своём отзыве о «Кавказе», пишет об опусе Дюма, как о «наполненной небылицами и вздорами книге». Чего стоит такой пассаж из книги Дюма: «Мальчик стоил 100 тысяч рублей, а такие разбойники, как лезгины, рискуют за такую сумму всем «. Это похоже не на художественно-публицистическое рассуждение знаменитого романиста, а на гневную филиппику воинствующего солдафона… Конечно, Дюма писал не роман. Может быть, поэтому он и не смог выбраться из жёстких рамок устоявшегося в определённых высших кругах общества пресловутого образа жестокого и кровожадного лезгина-разбойника, отрубавшего у своих жертв правые руки и прибивавшего их к своим воротам. Он видел на центральной площади Нухи выставленную напоказ для устрашения непокорных отрубленную голову лезгина. И такая практика была общепринятой, как и чудовищные в своей капризной кровожадности условия взбалмошных невест к своим женихам о принесении им жертву в знак верности и любви нескольких отрубленных правых рук лезгин… Дюма отмечает, что лезгины жили не только в горах, не только разбойным промыслом, они также были растворены и в равнинной массе оседлого населения, мирно сосуществуя с ним. Он пишет о покорённых лезгинах и непокорённых, между которыми, конечно же, были контакты, но друг друга они не выдавали. Будучи в Нухе, Дюма становится свидетелем одной примечательной сцены на рынке, когда всадник хлестал своей нагайкой четверых мужчин, державших его коня за уздцы и никак их не выпускавших. Удивлённый Дюма спросил у попутчика, что это означает. На что ему ответили, что это лезгины затеяли с татарином какой-то спор и тот с ними никак не соглашался. Сценка заканчивается тем, что к татарину на помощь приходит его нукер и они очень жестоко расправляются с безоружными лезгинами. Они оба скрываются, » оставив после себя двух или трёх окровавленных, почти изувеченных лезгин». Им нельзя отвечать, пояснили Дюме, ибо они знают, что в городе за удар кинжалом или выстрелы из пистолета их расстреляют власти. Что касается стычек с лезгинами в городе, сообщает попутчик Александру Дюма, обидчикам это не сходит с рук. Все знали еще одну истину: «Лишь только обидчик окажется за городом, он должен беречься кинжала и ружейных выстрелов лезгин». О «разбойничьем» нраве лезгин писали многие путешественники, писатели, очевидцы. Кто- то возводит это даже в «генетический» код лезгин, кто- то считает их жертвой обстоятельств, кто-то разбой возводит в рамки промысла и т.д. Но всегда были и объективные исследователи, которые пытались понять мир горцев, их образ жизни, психологию с позиций и тех исторических реалий, в которых они самоопределялись. Таков трагический образ Хаджи-Мурата у Толстого. С каким вниманием и нескрываемой симпатией навеяны образы горцев у Пушкина, Лермонтова, Бестужева-Марлинского да и многих русских чиновников и интеллигентов, бывших на лезгинской линии кавказкой войны?! Бестужев-Марлинский, который сравнительно долго жил в Дербенте и Кубе, нес там военную службу, не мог не заметить особенностей горского уклада жизни и психологию лезгин. Он отмечает, что лезгины привыкли жить так, как им хочется и там, где им хочется ни перед кем не склоняя головы. «Не уезжай, лезгинец, молодой…,»- так восторженно пишет молодой русский поэт Лермонтов, служивший на лезгинской линии в 30-х года 19 столетия. А вот что пишет русский генерал, историк и писатель И.П.Глиноецкий в 60-х годах 19-века: «Из всех рассказов обыкновенно выводят то заключение, что лезгины народ дикий, хищнический, живущий разбоями и грабежами… Лезгины воинственны, это правда, что и вполне понятно, вследствие сурового характера природы их родины, но о них нельзя сказать, чтобы они были войнолюбивы». Многим же писателям, военноначальникам или очевидцам событий очень часто изменяет чувство справедливости, объективности и просто человеческого взаимопонимания. Происходило это часто в силу самых разных причин. В случае Дюма — это, скорее, чувство взаимной благодарности человека, которому оказывает противоположная сторона «царские» услуги и он смотрит на мир глазами своих благодетелей….

                                                                                                                                                                     Фахреддин Оруджев