Когда на днях стало известно о том, что наш историк и переводчик Ризван Забитович Ризванов завершает работу над своей новой книгой «Очерки литературной жизни южных лезгин», мы, естественно, не могли равнодушно пройти мимо этого очень важного факта. Журнал «Алам» постарался разузнать побольше сведений, чтобы дать своим читателям представление о том, в каком направлении движется сейчас национальное литературоведение и какое место в нем может занять новое произведение Р.З.Ризванова. 

Здесь же напомним, что ранее он перевел на русский язык и выпустил в свет снабженный соответствующими комментариями оригинальный сборник бытовых анекдотов и мифов «Из фольклора южных лезгин» (Махачкала, 2002), куда, помимо прочего, вошли анекдоты Кас-Бубы, собранные еще его отцом, Забитом Дадашбалаевичем Ризвановым (1926-1992) в годы своей молодости. Другая ценная работа  — это комментированный первый том трехтомника «Старинные песни южных лезгин» (Махачкала, 2003). К сожалению, два последующих тома пока остаются неизданными. Он перевел на русский язык также и полный канонический текст лезгинского народного героического эпоса «Шарвили» (Махачкала, 2008). И вот теперь мы узнаем, что завершается книга, специально посвященная литературе южных лезгин. На вопросы журнала «Алам» отвечает автор этого научного исследования Ризван Забитович Ризванов.

Ризван Забитович, между простым чтением и научным исследованием художественной литературы существует большая разница. Для кого предназначен Ваш новый труд: для обычного читателя или научного работника?

Еще в Кусарах, будучи учеником 10-го класса я купил в книжном магазине перед нашей школой однотомное научное издание стихотворений Горация. Книга была снабжена пространным предисловием глубокого знатока латинской литературы и римской истории М.Гаспарова. Так вот, это предисловие я читал как захватывающий детективный роман, от которого невозможно было оторваться, пока не дойдешь до самого конца. Признаюсь, после этого предисловия, оды Горация мне показались на некоторое время пресными. Автор предисловия писал таким языком, что его сугубо научный труд воспринимался как и занимательное, и в высшей степени полезное произведение.

Другим своим учителем в этом направлении я считаю интеллигентнейшего И. Андроникова, который всю жизнь занимался исследованием жизни и творчества М. Лермонтова. Он также органично сочетал в себе дарование блестящего ученого-филолога и талантливого рассказчика. А сколько подлинного остроумия и увлекательности в сугубо научных изысканиях академика А. Крымского, тонкого знатока восточной литературы!? Что касается моей книги, то это — чисто научное изыскание, следовательно, раскрытие какой-то тайны, а процесс раскрытия тайны всегда держит читателя в напряжении. Я постарался изложить научные факты не в рафинированном  виде, а в тесной увязке с реальной жизнью.

Вы приводите в своей книге совершенно новые факты или даете новую интерпретацию уже известным фактам?

Основу книги составляют совершенно новые факты, примерно 95 процентов. Совершенно новым является, конечно, и интерпретация уже известного материала. А творчество некоторых южно-лезгинских поэтов впервые освещено и охарактеризовано именно в этой книге. Многим, к примеру, известно имя  предательски убитого поэта Кесиб Абдуллаха, но о его творчестве мало кто знает что-либо определенное. То же можно сказать о Леджет Мухаммад-Расуле, Теймуре Алиханове, Амираслане Асланове и других наших поэтах. Деятельность плеяды поэтов, собранных вместе литературным объединением «Сердечное слово» не нашла никакого отражения в нашем литературоведении.

В научных изысканиях считается хорошим тоном отдавать должное работе и достижениям предшественников. Для меня такими предшественниками являются, прежде всего, литературоведы А. Агаев, А. Назаревич, Ф. Вагабова, Г. Садыки, мой отец З. Ризванов, затем Н. Капиева, К. Акимов, К. Мусаев, А. Мирзабеков, М. Меликмамедов, М. Ярахмедов, Г. Гашаров. Я здесь назвал тех, кто в той или иной мере касался проблематики литературной истории южных лезгин. Далее, конечно, я опирался на труды академиков В. Бартольда, А. Крымского, Е. Бертельса, Ю. Крачковского, З. Буниятова, хотя для меня они и имели, главным образом, общетеоретическое значение.

Моя книга состоит из двух томов. В первом изложена литературная жизнь южных лезгин VII-XIX вв., а во втором томе содержится развернутая картина литературной истории  XX в. Особо отмечу, что вся работа построена на письменных источниках.

Вы часто употребляете фразу «литературная жизнь». Какой смысл Вы вкладываете в нее? Не проще ли сказать «история литературы», к чему привычны многие читатели?

Разница принципиальная. И не только в чисто формальном отношении. Литературная жизнь — это более широкое представление духовного бытия южных лезгин во всех его проявлениях. История литературы — это всего лишь академическое обозначение процесса развития литературы как фиксации художественного творчества в письменной форме. В литературной жизни участвуют как поэты и писатели, так и правители в той общности, которую мы называем народом. В истории литературы фигурируют только ее субъекты безотносительно к обществу. Литературная жизнь — это вулкан всевозможных человеческих страстей: честности и подлости, героизма и трусости, верности и предательства. История литературы — эта тихая заводь, где все расставлено строго по своим местам: имена, даты, литературные школы и направления.

Важно, конечно, и то, и другое. Но всегда интересно знать, например, кого или что имел в виду А. Пушкин, года писал: «Я помню чудное мгновенье…» А вот Етим Эмин в одном своем стихотворении («Ах, наша жизнь») задался странным вопросом: «Чем помочь душе?» Эминоведение располагает обширной библиографией, но ответа на этот вопрос нет. Даже на этом фоне литературная жизнь южных лезгин выглядит сплошным белым пятном. В своей книге я попытался приподнять белую завесу и посмотреть, что находится там: хорошее или плохое?

И чего же там больше? Хорошего или плохого?

Вы когда-нибудь слышали о таком лезгинском поэте, как Абу Тахир Нихави, жившем на рубеже IX-X вв.? Ну вот, я начал с хорошего известия: в лезгинскую литературу возвращается из небытия искусный мастер поэтического слова. Представьте себе, возвращается через десять веков, т.е. через тысячу лет безмолвного пребывания в белом тумане забвения.

Его стихотворения, чудом сохранившиеся до наших дней, свидетельствуют о сложном переходном этапе от кавказско-албанской традиции к коренной переориентации южно-лезгинской литературы на исламские культурные ценности. Эти ценности распространялись и утверждались среди южных лезгин разными путями и способами — от тотального истребления христианско-албанских книг и очагов духовной и материальной культуры, насильственного навязывания ислама как эталона религиозной жизни, до приобщения неофитов к исламской литературе через странствующих поэтов и миссионеров.

Стихотворения Абу Тахира Нихави объединены в цикл под названием «Книга ереси» («Зиндикь-наме»). Написаны они на  сложном для понимания современным читателем лезгинском языке, в котором употреблено много персидских слов. Автор «Книги ереси» жил и творил приблизительно во второй половине IX в. с переходом в первое десятилетие X в., а время создания «Книги ереси» относится ко времени правления ширван-шаха Хайсама II, т.е. приблизительно, к последним 10-15 годам IX в.

Хотелось бы услышать, как звучал лезгинский язык в IX веке?

Хорошо. Но прежде скажу, что все эти стихотворения написаны поэтом в то время, когда ширван-шах Хайсам II бросил его в тюрьму по ложному обвинению в религиозной ереси. Об этом говорит сам Абу Тахир Нихави. А вот одно его стихотворение из «Книги ереси».

Димагъи-пиргъурур ава серда зу,

Гъурурдив къадин туш дилхуни девран.

Мал-девлетни хьаниш къисметда диргъа,

Уьмуьрдин никини бар гъаниш эл’ан.

Бахтин тар кьецIил я, авахьна пешер,

Деврани-кежрефтар хьан(а)ва дуван.

Рузу бул я чилел, амма заз — муьшкуьл,

Эййугьелехъвани чигъизваш унван.

Зун эйшу-ишретдин эхи туш, валлагь,

РикIикагъ аллагьриз жез(а)ва аян.

Зунни михьи кас тий, Аллагь киз, гъуц киз,

Гила алемни кваз хьан(а)ва душман.

Алем авач рикIа, зун жув я алем,

Вушиз дар я къе, бес, заз чIехи жагьан?

Ниха шагьдин хуьр я, них тIуьрай вичи,

Заз кIахун фу бес я, садни и(н) зиндан!

Зиндикь туштIани гьич, Тагьир Нихави

Хьанва гьамишалух Гьайсамаз такан.

Можно уловить общий смысл, но без словаря, конечно, не обойтись. И все же, почему поэт был брошен в тюрьму? Как сложилась его дальнейшая судьба?

Это и другие произведения поэта, действительно, нуждаются в профессиональном историко-филологическом комментировании. В моей книге такая работа осуществлена. Поскольку данные стихотворения впервые вводятся в научный оборот, они также снабжены тщательным подстрочным переводом на русский язык. Перевод смыслов, к примеру, этого стихотворения выглядит следующим образом.

Достойный гордости разум находится в голове моей,

Но недостойна гордости [наша] скорбная эпоха.

Не выпало богатство на [мою] долю, жаль,

Нива жизни не дала [даже] скудного урожая.

Наго дерево счастья, опали листья,

Бесправное время стало судией.

Пропитания много на земле,

                но [мне его] трудно обнаружить,

Эй, братья, не могу найти [пропитания] адрес.

Я порочной жизни не брат, ей-богу,

О сердце [намерениях] богам становится [сразу] известно.

И я был чистым [беспорочным] человеком, подобно Аллаху, подобно Богу (гъуц) [языческому],

Теперь же и весь свет стал врагом [мне].

Миру не уместиться в сердце, [поскольку] я сам — и есть мир,

Почему же сегодня так тесен весь обитаемый мир?

Ниха — это село шаха, пусть [он] ест полбу (них),

Мне же достаточен хлеб из чины (кIах) и эта темница!

Если даже не является  еретиком (зиндикь) Тахир Нихави,

Стал он навсегда Хайсаму противен.

Исключительная ценность «Книги ереси» заключается в том, что упомянутые в ней реальные факты  взаимоотношений Абу Тахира Нихави и Хайсама II, бесспорно, можно рассматривать в качестве свидетельств современника, что повышает ее литературный статус до уровня исторического источника. В свое время историк-востоковед В.Ф.Минорский, комментируя хронику «Та’рих Баб ал-абваб ва Ширван», сетовал на то, что «бросается в глаза скудность сведений о Хайсаме». Стихотворения южно-лезгинского поэта не только расширяют информацию о нем, но и позволяют по-новому трактовать те оценки, которые даны Хайсаму в упомянутой исторической хронике, например о том, что тот был милосердным и справедливым по отношению к подданным.

Еще В.Ф.Минорский ставил это обстоятельство под сомнение, имея в виду сообщение источника о якобы честном распределении свозимого в хранилища урожая среди нуждающихся борцов за веру в Дербенте: «Как бы ни были благочестивы побуждения Хайсама II, житницы, питавшие население ал-Баба, ставили последний в некоторую зависимость от Ширвана». Теперь, с обнаружением «Книги ереси» имеется возможность не только подвергнуть сомнению благочестивые побуждения ширван-шаха, но и прямо указать на его жестокость по отношению к тем, кто проявлял несогласие с официальной, ортодоксальной   точкой зрения на религиозно-философские вопросы и социально-политические проблемы.

Сейчас я вспомнил, что в справочнике лезгинских писателей Курбана Акимова упомянуто имя лезгинской поэтессы Зейнаб Хиневи. О ней почти что ничего не известно, только говорится, что она сочиняла блестящие рубаи. В Вашей книге рассказывается о Зейнаб Хиневи?

Не только рассказывается. Ей там уделено много места, и она этого, бесспорно, заслуживает. В своем справочнике К.Акимов ссылается на статью моего отца З.Ризванова об этой замечательной поэтессе. А недавно в его архиве я обнаружил 38 рубаи, принадлежащих Зейнаб Хиневи. Подлинное значение этой находки для лезгинской литературы настолько огромно, что я не нахожу подходящих слов, чтобы констатировать ее бесценность. Но не  только для лезгинской литературы, шире — для всей средневековой  восточной поэзии. По изяществу поэтического слога она могла бы поспорить со многими своими современниками, к примеру, Хагани или Фалаки, а многих бы оставила далеко позади. Кстати, она тайно была влюблена в поэта Фалаки, и об этом говорится в ее бесподобных по образности и звучанию лаконичных четверостишиях.

У этой женщины удивительная судьба, которая могла бы лечь в основу сюжета для увлекательнешего романа в духе А.Дюма или классической драмы в стиле У.Шекспира. Мне хотелось бы написать и то, и другое, но боюсь, что нахожусь на исходе своих лет. Молоденькая лезгинская девушка-красавица, то ли купленная на невольничьем рынке, то ли подаренная ширван-шахом своей жене-грузинке, становится влиятельной придворной дамой, доверенным лицом царицы Ширвана. Дворцовые интриги, тайные встречи с иностранными послами и купцами, неразделенная любовь к знаменитому ширванскому поэту Фалаки Ширвани, войны и народные восстания, междоусобные битвы, вероломство царевичей и изгнание царицы — все это было в реальной жизни Зейнаб Хиневи, лезгинской поэтессы XII века.

Откуда извлечены эти сведения, из какого источника?

Главным образом, из ее стихотворений. Ведь мы знаем, что биография Хагани, например, восстанавливалась на основе сведений, извлеченных из его собственных произведений. Это касается не только его, но и многих других поэтов и писателей. Ряд четверостиший Зейнаб Хиневи имеет явно биографический характер, отражает отдельные события в ее жизни. Читателю XXI в. нелегко представить целостную картину официальной и повседневной жизни ширванского двора XII в. без максимально глубокого мысленного проникновения в смысл и символику образной системы, созданной поэтическим воображением Зайнаб Хиневи, без осознания мотивации ее творчества, без уяснения особенностей мироощущения и моровоззренческих принципов.

Впервые вводимые в научный оборот ее рубаи и их дословный перевод на русский язык позволят пролить свет на данную проблематику, выявить характерные индивидуальные черты творческой манеры поэтессы в увязке с литературной традицией, свойственной эпохе расцвета персоязычной поэзии в Ширване. Напомню, что мы располагаем произведениями Зейнаб Хиневи на лезгинском языке с очень сильным персидским влиянием. Возьмем рубаи, в котором она говорит о своем родном селении или городе Хин.

Хин шегьерни туш, хуьрни са гъвечи,

Ана гьакI бедкардиз бейт жеда мичIи.

Мелека, зун ви лукI, бергагьдиз бариз,

Ви бергагь садрани тахьурай ичIи.

Хин — это не город, но и не село малое,

Там для преступника дом станет темницей (дом станет темным).

Госпожа, я твоя рабыня — [шахскому] дворцу [об этом] известно,

Пусть твой дворец никогда не опустеет.

Зайнаб Хиневи действительно была творческой личностью, придававшей огромное значение и словам, и обществу, в котором вращалась, однако, «мучительницей слова из любви» она уж точно не являлась. Ее поэтическая речь естественна, не вычурна и не претенциозна, более того, она органично сопрягает арабо-фарсидский тезариус с исконно лезгинской лексикой, добиваясь легко воспринимаемых синтаксических фигур, в которых воедино сливаются грамматические формы языков, весьма далеких друг от друга по происхождению. Безусловно, этот смешанный фарси-лезгинский язык ее поэзии не был так широко распространен за пределами шемахинского двора, где главенствовали южно-лезгинские говоры, но в образованных городских кругах он был понятен, как и в эпоху Абу Тахира Нихави.

Повторю, что современный лезгинский читатель, не владеющий хотя бы минимальным знанием фарсидского и арабского языков, окажется в весьма затруднительном положении, пытаясь разобраться в содержании четверостиший Зайнаб Хиневи, отразивших и зафиксировавших состояние лезгинского языка ее времени. Вот еще одно характерное рубаи, повествующее о любовном чувстве поэтессы. Эта ажурная словесная конструкция соткана на основе одного из говоров языка южных лезгин с обильным использованием фарсидской лексики.

Зун зебан зебане, вун — зебандираз,

Зун зебун зенен я, вун я гижи баз.

Аллагьдиз гьемд ая, гьам я ашина,

Залумди киз, вуна зулум мийир заз.

Мой язык [подобен по остроте, жгучести] языку пламени,

            ты же — [всего лишь] многословец (болтун),

Я — беспомощная женщина, ты же — безрассудный (сильный) сокол.

Аллаху благодарение воздай, [только] Он всезнающий,

Подобно деспоту (залум) не терзай (зулум мийр)  меня.

Из Ваших слов следует, что литературная традиция южных лезгин не прерывалась с течением времени, а изменялась и принимала новые формы, начиная с периода Кавказской Албании, вплоть до наших дней. Так ли велика была сила этой традиции?

В своей глубинной сущности традиция консервативна, но время изменяет все, в том числе и традицию. Образно говоря, традиция, сохраняя в неизменности свои корешки, способна менять вершки, однако судить о сущности традиции можно только по ее корням. Этот процесс я прослеживаю на творчестве южно-лезгинского поэта  XIII в. Стур Далаха, который, в отличие от Абу Тахира Нихави и Зейнаб Хиневи не был каким-либо образом связан с двором ширван-шаха. Стур Далах жил в период татаро-монгольского нашествия, после чего в южно-лезгинской литературе наступает, как я его называю, период молчания. Слабый голос начинает слышаться лишь в XVII веке — Ибрахим Мюшкурский и Акбер Мюшкюрский, усиливаются тюркские элементы, появляются первые лезгинские ашуги и создаваемые ими ашугские сказания. В книге дается историко-филологический комментарий как известным сказаниям («Лукман Худатский», «Ашуг Кариб») так и доныне неизвестным — «Шахнезер и Симузер», «Серкер и Суна-ханум», «Сказание Феремеза о поражении семи ашугов». Особняком стоят сказания «Шани и Кани», «Келби и Зерлишан», записанные Э.Багировым в селении Стур Кусарского района.

Литературное объединение «Сердечное слово» было создано Вашим отцом З.Ризвановым в I959 году. Его участниками были люди с разными литературными пристрастиями, не говоря уже об уровне литературного дарования. Это — наша история. С какими критериями Вы подошли к раскрытию этой темы?

Я уже говорил, что в основу моего исследования положены письменные источники, т.е. документы эпохи. В архиве моего отца я обнаружил протоколы собраний литературного объединения «Сердечное слово» с момента его учреждения, т.е. с I8 октября I959 года. Протоколы велись до конца I962 года. Кроме того, существуют дневниковые записи моего отца, касающиеся деятельности этого объединения. И наконец, есть рукописные журналы, которые выпустили члены объединения в I96I-I962 годах. Имеются ранние произведения поэтов того времени, которые также привлекаются для анализа. И, конечно, ценный источник — это поэтические и прозаические сборники и  книги некоторых авторов, выпущенные в свет в Баку в I960-х годах прошлого века.

К этому времени, т.е. к I959 году, из числа южных лезгин выделились две яркие творческие личности, уже успевшие добиться определенных успехов на литературном поприще, и вместе с тем не лишенные также организаторских дарований — З.Ризванов и Б.Салимов. Как поэты они получили признание и в Дагестанской АССР, где их творчество было принято благосклонно. Их произведения были включены в авторитетное государственное издание: «Антологию лезгинской поэзии». Более того, они оба уже являлись авторами отдельных стихотворных сборников (Ризванов З.Д. Друзья Дадаша. Махачкала, I959; Салимов Б.Н. Дороги борьбы. Махачкала, I957). Кусарская районная интеллигенция обоснованно считала их не только состоявшимися поэтами, но и достаточно  влиятельными лицами, располагающими крепкими связями в официальных литературных кругах.

Как жили, творили, о чем думали, как складывалась их судьба — об этом и многом другом и рассказывается во втором томе моего исследования. Полагаю, что оно будет интересно читателям по ту и по эту сторону Самура.

Действительно, насколько я знаю, еще никто из наших литературоведов не пытался рассматривать лезгинскую литературу в таком ракурсе, как это делаете Вы. На самом деле, это — живая литературная жизнь народа, а не сухая литературная история.

Удобно быть в плену предвзятой схемы. Но реальная жизнь этого не терпит. В XX веке наш народ, как и другие народы, испытал судьбоносные потрясения: социалистическую революцию I9I7 года, Великую Отечественную войну I94I-I945 годов, капиталистический переворот I99I года. Все это есть в литературной жизни южных лезгин. Вот и я исхожу из простой мысли: если поэт пишет, то это кому-то нужно. Есть, конечно, графоманы, они пишут исключительно для себя. Но даже в этом есть определенный смысл: его рукой движет реальная жизнь, а вовсе не его субъективное желание. Наша литературная жизнь — это объективная данность, отраженная в чистом зеркале художественного мышления. Какова литературная жизнь народа, таково и философское объяснение сути бытия и его связи с духом, т.е. высшего смысла человеческого существования.

Беседу записал

Курбаналийрин Камран.