Известный поэт Кесиб Абдуллах оставил поэтическое наследие, которое стало достоянием национальной художественной культуры лезгинского народа.

Абдуллах Саруханов (Кесиб Абдуллах) родился в селе Манкули бывшего Кубинского округа (ныне Кусарский район) в семье крестьянина. Осиротевший с детства Абдуллах в поисках «счастья» ходил по миру, батрачил в домах богатых, занимался крестьянством, был рабочим.

Жизненный опыт определяет доминантную суть социальных мотивов поэтического наследия Кесиба Абдуллаха. Стихи поэта отражают социальный настрой эпохи. Как пишет Г. Г. Гашаров, Кесиб Абдуллах в своих произведениях клеймит мир, где нет справедливости, выступает как защитник трудового  народа. В этом отношении интересно стихотворение  поэта «Экуь дуьнья» («Светлый мир»). Лирический герой произведения обращается к миру, которому приписывается качество «экуь» («светлый»). Эпитет «светлый» характеризует только свойство мира, он не имеет символическую нагрузку, потому не затрагивает бытийную суть человека. «Светлый» и «мир» образуют некое смысловое целое, удерживающее чувственно-эмоциональную напряженность поэтического сознания. В этой напряженности целостность мира сопряжена функциональными характеристиками, не терпящими равновесие бытийных оснований человеческой жизни. Мир в произведении осмысливается «как сплошное насилие над человеком, чудовищный произвол. Здесь люди разобщены, и у дел их — одиночество, нескончаемая скорбь. Везде, по Саруханову, человеку расставлены «сети»»:

 

Бязибуруз я вун иер.

Ви мана гьа им ян мегер?!

Кесиб халкьдин хъукъуз жигер,

ЖаллатI хьанва экуь дуьнья.

 

Некоторым ты представляешься красивым.

Разве в этом твоя суть?

Разъедая легкие бедняков

Жизнь, ты превратилась в палача.

 

Словесное оформление характеристик мира осуществляется в структурных пределах строфической композиции герайлы, устойчивость которых обусловлена динамичностью течения мысли. Потому к миру приписываются предикаты, отражающие не столько свойства самого мира, сколько эмоциональный настрой лирического героя: «светлый мир- разрушился»; «светлый мир- потерял совесть»; «светлый мир- стал палачом» и т.д. Обращаясь к миру, поэт пишет:

 

И вав гвайди гьич инсаф туш

Даим къилел алай байкъуш.

Намуслиди амачир, буш 

Са затI хьанва экуь дуьнья.

 

Нет у тебя ни капли жалости

Постоянно ты на чеку.

Нет в тебе совести, становится

Что-то слабее, мир.

В стихотворении «Дуьньяда» («В мире») содержание мира обусловлено действенностью пространственного содержания. Его объективность выдают внешние пределы, охватывающие всю пространственную протяженность. Однако, поэтическая проекция мира равнодушна к его протяженности. «Зримость» мира выдает актуальность социально — нравственных установок,  обеспечивающих его смысловую полноту. Социально-нравственные установки в качестве сути разума не знают пространственные пределы, потому в их действенности удерживается смысл цельности мира.  Из этой цельности уже выпадает момент, сопряженный актуальностью бытийных оснований человеческой жизни. Именно в актуальности бытийных смыслов лирическое начало приобретает деятельно — активную природу:

 

Гаф лагьайла, атIузва чи виликай,

Амач эллер гьахъни дуван дуьняда.

Уьмуьр бада азад са югъ такуна,

Рекьидани бес чун жуван дуьняда?<…>

<…>ТIакьат кумач, зи чан тамам ктIана.

Гьикьван чIугван туькьуьл гьижран дуьняда?

 

Слова не скажешь, отрежут мигом,

Нет, друзья, правды в этом мире.

Не увидев счастливого дня

Неужели мы вот так умрем?

Нет больше сил, тело мое иссякло.

Сколько тянуть горькую лямку жизни?

 

Жесткость социальных устоев мироздания отмечается и в произведении «Зулун марф» («Осенний дождь»). Смысл дождя является структурной доминантой, вокруг которого концентрируются композиционные особенности стихотворения. В результате образуется целостная поэтическая конструкция, представляющая символическую проекцию действительности. Символический мир отражает напряженную деятельность мыслящего сознания, удерживающую активность лирического начала. Лирическое Я обращается к осеннему дождю. Обращение содержит его чувственно — эмоциональное содержание, в существенности которого  рефлектируются сущностные признаки дождя. Как следствие, осенний дождь превращается в сплошное зло, в источник бесконечного страдания:

 

Авахьиз вун сафунай хьиз элба-эл

Гъуд югъуруз, рикIе аваз къати хъел,

Азиятдик кутаз хуьре вири эл,

РикIиз такIан кар гала вахъ, зулун марф!

Словно через  сито катишься быстро-быстро

Махая кулаками, с сильной яростью в душе,

Вводя в затруднение все население

Совершаешь неприятные дела, осенний дождь!

 

Сила дождя распространяется на все пространство мира, потому больше всего от нее страдает социально — незащищенный  слой общества — бедняки. Отмечая особенности воплощения темы природы в творчестве Кесиба Абдуллаха Р. М. Кельбеханов пишет, что природа «дана с точки зрения обездоленного, нищего человека, которому различные природные явления приносят все новые беды. Таков и дождь <…>, таков и снег, таково, наконец, и весеннее солнце<…>. И поэт делает вывод: в этом мире природа заодно с богатеями, которые «смеются» над обездоленным, обреченным бедняком»:

 

Абдуллагьан чIереяр хаз, къав чIуриз,

Кесибдин кIвал рагъул церив ацIуриз,

Дуьнья тамам къурунчIарай кьацIуриз

Вучиз агьузар гала вахъ, зулун марф?!

 

Ломаешь, портишь кровлю Абдуллаха, 

Грязною водой заполняешь избу бедняка,

Все вокруг измазываешь грязью,

Почему ты приносишь проблемы, осенний 

дождь!

 

Социальное положение бедняка становится объектом повышенной рефлексии и в стихотворении Кесиба Абдуллаха «Туьрез» («Соха»). В действенности этой рефлексии схватываются смысловые моменты, из которых выпадает выдающий страфикационное свойство бедняка атрибут, который есть соха. Сущностные характеристики бедного класса транслируются в образ сохи, в процессе которой открывается чувственно-эмоциональный мир бедняка. Субъектное начало этого мира олицетворяет лирический герой:

 

Кьве яц кутIунна какур кIарасдихъ

КIуф чиле туна физ аван, туьрез?

Кесибдин рикIе авай дертни гъам

Гьикьван чIехид я — чиз аван, туьрез?

 

Завязав двух волов под кривую доску

Уткнув носом в землю, не ходишь разве, плуг?

О бедах и несчастьях бедняка

Насколько они сильны — тебе ведомо, плуг?

 

В стихотворении «Пириставдин бармак» («Шапка пристава») происходит персонификация социальной напряженности общества.  Сюжетная конструкция произведения основана на противопоставлении двух содержательных линий, связанных с образами «как пиявка высасывающего кровь трудящихся пристава и народного сына Ибрагима».

В первых двух строфах даются характеристики пристава, которые начинаются с описания его шапки: 

 

Шапка лугьур, къерех къацу, кIукI вили,

ЧIере чIулав бармак алай пиристав,<…>

 

Шапка, скажешь, края зелены, макушка синяя,

В шляпе с черными полями, пристав,

 

Дальнейшее проявление поэтической мысли направлено на отражение отношение пристава к народу:

 

<…> Гьатна хуьре вил экъисиз гьарайиз,

Маларив хьиз чаз виридаз гана «гьав!»

Садан папаз, садан рушаз килигна, 

Чал кесибрал вичин къирмаж илигна. <…>

 

Ворвался в село с яростью, крича на всех,

Словно на животных начали на нас орать.

На чью-то жену, на чью-то дочку посмотрев,

Нас, бедняков, одарили плетью.

 

Вторая сюжетная линия произведения связана с именем Ибрагима, вернее с его поступком. Она начинается со слов «хъел акатна Ибрагьиман къеляндик» («Рассердился кальян Ибрагима»), которые и встраивают в конструкцию произведения образ Ибрагима. Объективность образа удостоверяется в движении. «С целью отомстить, Ибрагим, держа умную голову выше,  медленно подходит к приставу, и бьет его». Дальше движение прекращается, следствием чего становится снятие образа Ибрагима. Это делает возможным выработки рефлексии на последствие поступки (удара) героя произведения, которая и удерживает активность лирического Я. В этой активности в образ Я встраивается смысл множества-народа, объективность которого удостоверяется отношением к приставу:

 

А безеклу бармак фена кIунтIалай,

Са касдини приставдиз ганач гьай,

Гана элди гьаясуздиз лайих пай

Мад а ягьсуз хтанач халкьдин патав.

 

Нарядная папаха покатилась с горы,

И никто не дал знать приставу,

Люди отдали дань наглецу,

И не возвращался больше он к народу.

 

В стихотворении «Хьанва зун» («Стал я») импульсивные ритмы поэтического сознания встроены в единое сущностно — содержательное начало, несущее нагрузку цельности смысловой конструкции Я. В этой цельности схватываются бытийные смыслы, трансляция которых в грамматические структуры и выдает обостренность чувства социальной несправедливости.

Слова «стал я» повторяются в конце каждой строфы, потому к ним сведены все информационно-смысловые потоки, образующие композиционную целостность поэтической проекции действительности:

 

<…>Авай са кални кьена гатфарихъ

Шур жегъин тейиз яван хьанва зун<…>.

<…>Зегьер хьиз туькьуьл я лугьуз зи мез

Бязи ксариз залан хьанва зун.

 

Единственная корова к весне подохла.

Нет больше творога, в раздумьях я.

Словно яд горьким стал мой язык,

Из-за этого для многих людей я опротивел.

 

Слова «стал я» выдают смысл завершенности бытия, замыкают жизненное пространство. В результате из этого пространства выпадает не восприимчивый к жизненным сценариям человеческого бытия момент, несущий силу смерти: 

 

Абдуллагь кьейитIа мукьвал йикъара,

Вири лезгийрихъ хабар агакьара<…>

 

Если умрет в ближайшее время Абдуллах,

Всем лезгинам дайте об этом знать. 

 

Поэтическое наследие Кесиба Абдуллаха  является отражением всей соцальной напряженности современной поэту эпохи.  Анализ произведений  свидетельствуют о том, что поэт был связан с жизнью и бытом простых людей, поднимает в своих стихах самые наболевшие проблемы общества. 

 

Сейфеддин Бедирханов,
Старший научный сотрудник отдела литературы ФГБУН Института языка, литературы и искусства им. Г. Цадасы Дагестанского научного центра Российской академии наук.