О значении семейных традиций для литературного творчества Забита Ризванова
(Начало в прошлом номере)
Между тем Абдул-Гани не был настроен враждебно по отношению к Советской власти. Не вызывала у него неприятия и царская власть. Он, как и все южно-лезгинское зажиточное крестьянство, старался сводить к возможному минимуму отношения с представителями государственной администрации. Уплатив причитающиеся с него налоги, во всем остальном он был независим и самодостаточен, как материально, так и морально.
При царе было именно так, при Советской власти на богатого хозяйственника стали смотреть с подозрением, полагая, что имеют дело с контрреволюционным элементом. Это был явный перегиб в ходе коллективизации, которая сама по себе, как проистекало из теории марксизма, в частности его аграрной политики, не должна была разрушать традицию, а наоборот, развивать ее на основе новых, прогрессивных форм организации и управления сельским хозяйством.
Достаточно обратиться к высказываниям классиков теории коммунизма, чтобы убедиться в этом. Например, Ф.Энгельс в своем статистико-аналитическом сочинении «Крестьянский вопрос во Франции и Германии» писал следующее: «Каково же наше отношение к мелкому крестьянству? И как должны мы с ним поступить в тот день, когда в наши руки попадет государственная власть? Во-первых, безусловно, правильно положение французской программы: мы предвидим неизбежную гибель мелкого крестьянина, но ни в коем случае не призваны ускорять ее своим вмешательством. А во-вторых, точно так же очевидно, что, обладая государственной властью, мы и не подумаем о том, чтобы насильно экспроприировать мелких крестьян (с вознаграждением или нет, это безразлично), как это мы вынуждены сделать с крупными землевладельцами. Наша задача по отношению к мелким крестьянам состоит, прежде всего, в том, чтобы их частное производство, их собственность перевести в товарищескую, но не насильно, а посредством примера, предлагая общественную помощь для этой цели. И тогда у нас, конечно, будет достаточно средств, чтобы показать мелкому крестьянину выгоды, которые ему должны бы быть ясны уже и теперь».
Столь пространная цитата приведена здесь не случайно. Дело в том, что на территории расселения южных лезгин крупное землевладение было невозможно, поскольку в собственности бедных, зажиточных и весьма богатых крестьян были ничтожные земельные наделы по сравнению с теми, что имели помещики и иные крупные землевладельцы в Центральной России. Южные лезгины, владевшие землей, а их было большинство, обрабатывали ее исключительно собственными силами. При этом издревле применялись методы самого настоящего коллективизма, именно такого, о котором мечтал и писал Ф.Энгельс, т.е. предлагал частное производство и собственность мелких крестьян перевести в товарищеское производство и собственность, что и являло собой суть коллективизации сельского хозяйства.
Абдул-Гани и его брат Абдул-Али широко практиковали товарищеское производство на хуторе Тала, а те их земли, которые находились вблизи селения Имамкуликент, как правило, обрабатывались силами семьи, а в страду приглашались наемные работники (гьемшери), как правило, переселенцы из Ирана. У южных лезгин производственное товарищество обозначалось словом тюркского происхождения – уртах, члены товарищества назывались уртахар. Они образовывались, главным образом, на ограниченный срок в период вспашки, сева и уборки урожая, затем распускались. Обычно, эти товарищества, если между их членами не возникало существенных споров, имели устойчивый состав на протяжении многих лет и практически являлись главным организационным и управленческим звеном в сельскохозяйственном производстве.
В воспоминаниях Забита Ризванова описаны ключевые принципы, на основе которых вел свое хозяйство его дед Абдул-Гани, а в целом, и другие состоятельные и малоимущие сельчане. Основополагающими были следующие правила: «Крестьяне и нивы (ник1ер) засеивали, объединяясь в товарищества (уртах-уртах хьана), и рисовые чеки (хирер) сооружали сообща, потому что, если одна семья имела волов (яцар) и буйволов (гамишар), то другая ими не располагала. Один имел изрядно (бегьем) земли, у другого ее было не достаточно. И вот по таким причинам, крестьяне вынуждены были работать совместно. Когда именно возник этот обычай (адет), никто не помнит. Однако товарищество имело специальный, не дозволенный никому изменять, основательно продуманный во всех отношениях и общепринятый канонический порядок (къайда-къанун). Произведенный способом товарищества урожай компаньоны (уртахри) делили между собой сообразно вложенным (арадал тунвай) каждым из них средствам, а также по предварительно обговоренному порядку».
Советская власть понимала, что эти глубоко укоренившиеся традиции нельзя разрушать, поскольку уже до официального объявления о коллективизации южно-лезгинские крестьяне объединялись в товарищества и фактически вели коллективное хозяйство. Однако Коммунистическая партия поставила задачу завершения сплошной коллективизации в самые сжатые сроки. Когда власть на практике вмешалась в естественный ход событий, т.е. пренебрегла теорией социалистической аграрной политики, о которой в частности писал Ф.Энгельс, возникла почва не только для отдельных злоупотреблений, но массовых репрессий под знаменем борьбы против кулачества. Началась компания ликвидации небольших колхозов, созданных на основе принципов товарищества.
Сильный толчок этому процессу дала специальная резолюция сентябрьского (1933 г.) пленума Центрального Комитета Азербайджанской Коммунистической партии (большевиков). Как писал исследователь истории коллективизации в Азербайджане З.Б.Шихлинский, «пленум указал, что существование в одном селении нескольких мелких колхозов не соответствует насущным хозяйственным требованиям, выдвинутым партией в настоящее время, в связи с чем эти мелкие колхозы необходимо объединить». Объединение колхозов происходило под строгим наблюдением и при непосредственном участии политсоветов зональных машинно-тракторных станций (МТС), с вовлечением комсомольцев и разных общественных организаций профсоюзов, женсоветов, воинствующих атеистов, агитационно-пропагандистских бригад. В частности, из числа комсомольцев создавались летучие отряды или, как их называли в тогдашней Азербайджанской ССР, «легкая конница» (yüngül süvari), следившие за ходом ремонта сельскохозяйственной техники и инвентаря, а также выполняли чисто политические и полицейские функции. Например, «в колхозах Нахичеванского района, они выявили 338 чуждых вражеских элементов».
Вредители и чуждые элементы обнаруживались везде, где появлялась «легкая конница». К слову, в результате деятельности этих и других карательных органов Советской власти из селения Имамкуликент были арестованы по политическим мотивам десятки невинных людей. Среди них Забит Ризванов упоминает имена Зикруллаха Эфендиева, Мустафы Эфендиева, Летифа Эфендиева, Хасан-Пашу Багишова, Сеферали Мансурова, Умара Меликмамедова, Хезретали Хасанбекова, Агабега Кадырова, Бекера Бекерова, Касума Хаджимурадова, Узбега Кадимова.
В этом скорбном списке мог оказаться и Абдул-Гани. От репрессии его спасли благоразумное отстранение от дел и демонстративная озабоченность своим небольшим подсобным хозяйством, сохранившимся после экспроприации. Его не считали кулаком и явным вредителем, однако, подчеркнутая отчужденность сельских властей, необоснованная подозрительность по отношению к себе терзали душу старого человека, окончательно сузили круг его общения, где оставались только члены семьи, да учитель-квартирант Аслан, если не считать привычного сотрапезника муллу Мустажеба.
Столетний Абдул-Гани уже не в состоянии был устроить судьбу своего сына и внуков, как того желал, т.е. выпестовать из них крепких хозяйственников. Каких-либо надежд на Советскую власть он также не возлагал, потому что она в его глазах имела образ вестового Хюрмета из сельского Комитета бедноты. Обескураженный и растерянный в последние годы жизни, он при ясном рассудке тихо умер в окружении самых близких ему людей, которые в точности исполнили его последнее желание. В мемуарах Забита Ризванова содержится фрагмент, в котором описана кончина деда, исподволь определившего одну из главных черт внука – трудолюбие и неутомимость духа.
«Летом состояние (гьал) старого деда Абдул-Гани ухудшилось. Он и есть перестал. Однажды вернувшемуся домой [моему] отцу он сказал: «Дашбала, надо повернуть меня лицом к тем снежным горам. Перенесите туда [к окну] мою постель. Нельзя ли раздобыть кусочек льда?» [Отец ответил]: «Почему же нельзя?! Где бы он ни был, принесу!» [Дед промолвил]: «Принеси, сынок! По кусочку льда сердце изнывает (рик1 акъатзава)!»
[Мои] отец и мать, помогая [друг другу], постелили деду рядом с окном. Когда под голову подставили несколько подушек, то ему лежа стала видна [гора] Шах-даг со снегом на голове (кьилел жив алай). Он лежал, не сводя глаз с этих снегов и льдов. Отец сел на коня и отправился на поиски льда. В те времена в единичных (тек-тек) селениях некоторые люди в ямах (фурара) хранили лед, собранный зимой. Эти люди продавали приходившим к ним клиентам (муьштерийриз) [столь] желанный для больных лед. На поиски именно таких людей отправился мой отец.
Вечерело. Отправившийся за льдом отец не вернулся. Взоры больного старца не сходили с белых горных вершин, видных из окна. «Так и не вернулся ушедший за льдом!» – сказал слабым голосом больной старик. «Не нашел, наверное», – ответил угрюмым (ат1угъай) голосом кто-то из сидевших рядом с ним. «За это время я мог бы взойти на вершину той горы и вернуться обратно, – промолвил старец хриплым (хурхурзавай), дрожащим голосом, насилу сводя дыхание, – даже смелых (вик1кгь) молодцев не осталось в мире». [Кто-то сказал]: «Абдул-Гани дорогой, до горы три дня пути». [Дед ответил]: «Эх, [настоящий] мужчина нужен, чтобы дойти и вернуться». В это же время взмыленный (гьекь хьанвай) конь отца ворвался через ворота во двор. Выбежавшая ему навстречу бабушка спросила: «Нашел!? Сердце старика изнывает (рик1 акъатзава)!» [Отец сказал]: «Немного (са т1имилар) нашел. Добрался аж до Кузуна». Через три дня, съевши льда, старый дед умер. Будто бы немного этого льда и было его заветной мечтой».
Для Забита Ризванова дед был и на протяжении всей самостоятельной жизни внука оставался маяком высокой нравственности. Он без колебаний мог бы повторить слова великого еврейского историка и общественного деятеля С.М.Дубнова (1861-1941 гг.), который о своем деде говорил, что «мое детство прошло под сенью этого могучего духа и оставило во мне глубокие следы даже после того, как наши пути далеко разошлись». Не случайно в одном из подростковых стихотворений Забита Ризванова образ деда органично вписывается в канву небольшого и удивительно красивого стихотворения, изоб- ражающего сельскую идиллию. Эта изящная вещица, будь она своевременно опубликована, непременно вывела бы четырнадцатилетнего поэта при его неординарной художественной одаренности в сферы «большой» литературы. Однако судьба распорядилась иначе: стеснительный паренек из южно-лезгинской глубинки не имел покровителей.
Ризван Ризванов,
историк-писатель